Ник Харкуэй - Гномон

Какой-то уголок ее разума именно в этот миг разгадывает загадку — простые имена, готовые и типовые, ровно как Оливер Смит, — но он передавил обе сонные артерии у нее на шее своими руками горшечника, так что расстояние до беспамятства ничтожно мало.

Инспектор приходит в себя, когда машина останавливается у здания из дерева и бетона, верхние этажи которого нависают над нижними.

В большинстве случаев, когда человек приходит в себя после обморока, вызванного удушением, первой приходит волна адреналина и гормонов агрессии. Раньше у нее так и бывало. В Хокстоне шутили, что в зале Мьеликки нужно больше всего бояться, если тебе удалось ее вырубить. Но сегодня она чувствует только усталость.

Она потирает ногу, чувствует два прокола, как синяки оттого, что ударилась бедром о край стола. Какой-то препарат: седативное средство, чтобы она не очнулась во время поездки, и противоядие, чтобы ее разбудить. Так же поступают с пилотами истребителей в военное время. Со временем сочетание препаратов делает их нервными, непригодными к службе. Она вовсе не нервничает. Чувствует себя нормально. Просто не хочет спорить.

Джонс открывает для нее дверцу машины, будто они приехали на свидание. Она его упорно не замечала, удаляла из внутренней реальности, но теперь невозможно отрицать, что он существует. Настолько же, насколько и все остальное, по крайней мере.

Нейт позволяет Джонсу отвести ее в холл, мимо пустующего стола охраны, и удивляется, что когда-то казалось, будто мужчины или женщины в форме достаточно на дежурстве. Здание, наверное, старое, раз тут сохранился этот стол.

— Лифту капут, — сообщает он. — Придется идти пешком.

Нейт вспоминает знак «Реальная жизнь» на своем доме и коврик на лестнице; думает, что механизм, наверное, просто износился. Теперь их нет: взорвались и разлетелись на кусочки.

— Как Смит, — зачарованно говорит она.

Джонс бросает на нее озадаченный взгляд, затем пожимает плечами.

— Лебеди, — отвечает он наконец, собравшись с мыслями. — Гнездятся наверху. Их защищают.

Ступени сделаны из молочно-зеленого матового стекла. Каждый шаг по ним порождает звук, будто песок скрипит на зубах.

Они поднимаются на третий этаж, идут по длинному широкому проходу между пустыми столами в круглый конференц-зал. Эта конструкция кажется инспектору возмутительной. Такая упрямая безмозглость: устроить круглую комнату в центре квадратного здания, особенно если в остальном подчеркивать углы. Она опознаёт осознанный архитектурный диссонанс, критику дизайна, воплощенную в форме дизайна — типичный идиотский каприз, характерный для архитектуры начала двадцать первого века, — который теперь кажется таким же причудливым и неуютным, как узкие задние лестницы и тесные каморки для слуг. В углу высится пленочная монтажная станция: памятник прежней эпохе, выставленный здесь как символ власти. Прожектор направлен на зеленый металлический корпус, чтобы оттенить чеканное покрытие.

Джонс закрывает дверь и садится за стол. Возле каждого места лежит мягкий карандаш и бумага, а также любопытный серебристый лист, похожий на промокашку из маслянистого металла. Нейт трогает ближайший; он оказывается холодным, скользким и удивительно тяжелым. Она воображает, как швыряет лист в Джонса или размахивает им, точно табуретом в барной драке, но решает этого не делать. Лучше применить тяжелый каблук и локти: раз, два, три, при необходимости повторить. Ну, конечно, это вольфрам, чтобы делать заметки, которые не оставят следов на мебели.

— Пожалуйста, присядьте, — говорит Джонс, и она садится.

Нейт по-прежнему ясно представляет, как с хрустом ломаются кости его черепа. Это для нее ненормально — так живо представить жестокость. Как, впрочем, и внутренняя критика. Странно. Непривычно и странно.

— Где остальные?

Даже ее голос кажется искаженным.

— Скоро будут здесь. Я подумал, что мы можем все обсудить, прежде чем они приедут. Сегодня происходит мало хорошего. Я бы хотел, чтобы этот разговор стал исключением. Понимаю, все кажется абсурдным, и отдаю себе отчет в том, что вы пришли ко мне за помощью, а я вывел вас из строя и похитил. Надеюсь, вы поймете, что это были действия друга, и со временем мы вернемся к тому, с чего начали.

— Я тоже.

Эти слова сами сорвались с языка. Это правда? Сказав, Нейт сама задумалась. Ну да, если бы они поменялись местами, и Джонатан Джонс — ее Джонс, человек с собакой, а не этот новый Джонс с тайным конференц-залом, — если бы ему грозила, например, смерть от рук агентов иностранного преступного синдиката, она могла бы пойти на такой шаг, чтобы привезти его в безопасное место. Возможно, он сумеет назвать убедительные обоснования своих действий. В таком случае она была бы готова пересмотреть свой взгляд на его предательство. Даже одобрить, и одобрение могло бы принять вполне конкретные физические формы, как у него дома. Если…