Артур Дойль - Затерянный мир; Отравленный пояс; Рассказы о профессоре Челленджере; Туманная земля

Мне никогда не доводилось видеть моего старого друга в такой растерянности. Казалось, его железные нервы на какое-то мгновение совершенно сдали. Он схватил меня под локоть дрожащей рукой.

— Боже мой, Мелоун, это правда, — сказал он. — Вы исчезли. В этом нет никакого сомнения. Сначала был туман, а потом пустота.

— Сколько же я отсутствовал?

— Минуты две или три. Признаюсь, я был в ужасе. Я уже не мог вообразить, что вы вернетесь. Затем он щелкнул этим тумблером, если это тумблер, переведя его на другое деление, и вот вы снова на стуле, правда, слегка сбитый с толку, но тем не менее живой и невредимый. Я возблагодарил Бога, увидев вас!

Большим красным платком он вытер пот с влажного лба.

— Итак, сэр? — спросил изобретатель. — Или, быть может, вам изменило мужество?

Челленджер явно сделал над собой усилие. Затем, оттолкнув мою протестующую руку, он уселся на стул. Ручка управления щелкнула и застыла на третьем делении. Челленджера не стало.

Я, несомненно, пришел бы в ужас, если бы не совершенное хладнокровие оператора.

— Прелюбопытный процесс, не правда ли? — заметил он. — Принимая во внимание, сколь поразительна личность профессора, странно подумать, что сейчас он — всего лишь молекулярное облако, висящее где-то в этой комнате. Разумеется, он теперь всецело находится в моей власти. Пожелай я оставить его в таком подвешенном состоянии, ничто на свете не помешает мне.

— Я быстро найду способ, как помешать вам.

И вновь его улыбка превратилась в хищный оскал:

— Не воображаете ли вы, что подобная мысль в самом деле была у меня на уме? Боже упаси! Ведь только представить себе: окончательный распад профессора Чел-ленджера! — исчез, растворился в пространстве, не оставив никаких следов. Ужасно! Просто ужасно! В то же время он не был со мной настолько учтив, как следовало бы. Не кажется ли вам, что небольшой урок…

— Нет, не кажется.

— Хорошо, назовем это назидательной демонстрацией. Это будет, скажем, нечто такое, что даст материал для курьезной заметки в вашу газету. К примеру, я открыл, что волосы на теле, поскольку они находятся на совершенно особой вибрационной частоте по отношению ко всей остальной живой органической ткани, могут по желанию быть включены в воссоздающуюся структуру или же удалены из нее. Мне было бы интересно взглянуть на медведя без его щетины. Получайте!

Щелчок тумблера, и секундой позже Челленджер вновь восседал на стуле. Но что за Челленджер! Какой-то остриженный лев! Хотя я изрядно рассердился дурной шутке, каковую позволил себе в отношении профессора изобретатель, все же я едва удержался от хохота.

Его огромная голова была лысой, как у младенца, а подбородок гладким, как у девушки. Лишенная своей великолепной бороды, нижняя часть лица сильно смахивала на окорок, и профессор был похож теперь на старого гладиатора, поколоченного и обрюзгшего, массивная бульдожья челюсть которого нависала над двойным подбородком.

Вероятно, на наших лицах было какое-то особое выражение — не сомневаюсь, во всяком случае, что дьявольская ухмылка мистера Немора стала при этом зрелище еще шире, — но, как бы то ни было, рука Челленджера устремилась к лицу и голове, и он осознал произошедшую перемену. В ту же минуту он вскочил со стула, схватил изобретателя за горло и швырнул на пол. Зная невероятную силу Челленджера, я подумал, что час Немора пробил.

— Ради бога, осторожнее! Ведь если вы убьете его, мы никогда не сможем поправить дела! — вскричал я.

Мои слова возымели действие. Даже в минуты безумной ярости Челленджер всегда был открыт доводам разума. Он вскочил на ноги, потащив за собой дрожащего изобретателя.

— Даю пять минут, — задыхаясь от ярости, выговорил он. — Если через пять минут я не стану таким, как был, то вытрясу душу из вашей пакостной оболочки!

С Челленджером, когда он впадал в ярость, спорить было отнюдь не безопасно. Самый храбрый человек, и тот дрогнул бы; что уж там говорить о мистере Неморе, который явно не отличался особой смелостью. Напротив, прыщи и бородавки на его лице неожиданно стали виднее прежнего, потому как оно переменило обычный для себя цвет замазки на белый цвет рыбьего брюха. Руки и ноги у него дрожали, он еле-еле мог ворочать языком.

— И правда, профессор, — залепетал он, держась рукой за горло, — такое насилие совсем ни к чему. Безобидная шутка, мне подумалось, вполне может быть уместна в кругу друзей. Моим желанием было только продемонстрировать вам возможности своей машины. Мне показалось, что вам хотелось увидеть полную демонстрацию. Ни о каком оскорблении достоинства, уверяю вас, профессор, не могло быть речи!