Кирилл Берендеев - Мир внутри

Он всегда сбивал нас, сплачивал, и когда мы перебрались в Звездный, пытать счастье в новом отряде, и когда нас вышибли из него и мы искали работу по полученным специальностям все там же, я, глупец, после катастрофы поспешил переехать в центр слежения, будто расстояние в несколько километров от Светы что-то могло решить, да заберись я на южный полюс, все рано бы не ушел от нее и от себя. Но она так мучительно изменяла Максу после аварии, я не мог видеть выражение ее лица, старался бежать, не понимая, что всего лишь раскручиваю колесо, в котором находился, что мое бегство ничего не решает, но лишь ускоряет процесс неизбежного, что Вася, даже Вася не в силах помочь, он лишь предлагает вариант удобный нам всем, и одновременно не подходящий никому, вариант, не предлагающий окончательно выбора и разрешения. Стремясь всеми силами сохранить наш тетраэдр, он сумел добиться этого, когда год назад я пришел к нему с вопросом, зачем это ему, он устало пожаловался на неуютное, холодное, беспросветное одиночество в своем углу, на единственную возможность дышать – быть вместе с нами, на невозможность жить со своей избранницей, ни тогда, ни сейчас, ни когда бы то ни было, вообще на невозможность жизни, как таковой:

– У вас она была, счастливые, а я лишь наблюдал за ней со стороны. И этим и существовал все время. Жаль, вы так и не заметили. Хотя нет, ведь я был другом, просто другом, а у друзей не спрашивают любви, иначе они перестают быть таковыми, – закончил он глухо, стараясь, чтобы слова, выбравшиеся из глотки, не достигли моих ушей. Но я все же расслышал. И спросил просто:

– Тоже и со Светой?

– Да, – упрямо ответил он. – Тоже и с ней. Я знал, что ты не поймешь. И она совсем оборвать прежние нити не решится.

– Компромисс, – устало сказал я. – Всегда компромисс.

– Это и есть дружба.

– Это… – я ничего не сказал, лишь поднялся со стула, прощаясь. А на другой день Васю хватил удар.

Не знаю, почему я вспоминаю одно и тоже, особенно сейчас. Видно, пустое место, даже несмотря на отсутствие стула, тревожит и сбивает мысли. Света что-то шептала про себя в ожидании заказа, Макс смотрел в сторону двери. Пока он был занят собой, я попытался накрыть ладонь Светланы своей, она немедля убрала ее и продолжила говорить.

Совсем как тогда. За неделю до аварии. Она всегда разговаривала с собой, когда было трудно, страшно, больно. И наконец, когда оставалась одна, замыкаясь в себе, как в коконе, неважно, был кто рядом, или никого не было, даже скорее, когда рядом кто-то был, кому не хотелось поверять свои мысли. Вроде меня в последние дни, или Макса в дни предпоследние, перед долгим перерывом. Помню, мы заговорили о ребенке, она покачала головой, я неудачно пошутил, она не улыбнулась, немедля зашептавшись. Перестав видеть меня. Ее шепот завораживал, зачаровывал, я поддался его шелесту, вздохам и перепадам, будто оказался в Крыму, на море, когда мы вдвоем уехали отдохнуть. Вернее, нас послали в командировку на станцию слежения, особой нужды в нас, как в спецах, там не нашли, а потому предоставили самим себе, разве что отчеты каждую среду и пятницу надлежало посылать обратно. Я так увлекся этим шорохом мыслей, что представил пляж, чаек, круживших над утесами, жаркий белый песок и прохладное тело. Я коснулся ее руки, она не убрала, и заговорил о нас. Света повернулась, молча глядела на меня, не отвечая. Я спрашивал, что же происходит меж нами, откуда эта тишина, эти недомолвки, вроде бы все как всегда, но чего-то не хватает, что-то проскочило меж нами, я не говорил, что, но и так понятно, на кого намекаю. Света слушала, слушала. Затем резко повернулась:

– Ты же говорил всегда, что чувствуешь меня. Мою боль, мою радость, мои переживания. И что теперь?

Я на некоторое время замолчал, не зная как и что ответить.

– Я… кажется, я перестал, – с трудом выдавил из себя.

– Вот именно. А я нет. Я не перестала. И никогда не переставала чувствовать твой страх.

– Я боюсь за нас.

– Милый, не надо бояться, надо бороться. Просто бороться.

– С ним? – я говорил сейчас не о страхе, но она поняла.

– С собой. Это твой и только твой страх, ничей больше. Знаешь, я не могу одна бесконечно воевать с ним. Мне нужен союзник. А ты… ты никогда им не был, да, ты пытался быть, но на деле, ты никогда не был со мной, по-настоящему со мной. Меж нами всегда был еще один – твой страх.

– Но я… – жалкая попытка, ведь я даже не мог поднять на нее глаза.

– И теперь мне стало страшно самой. Понимаешь, что ты сделал? – она приблизила свое лицо к моему едва не вплотную, так бывало, когда мы, нацеловавшись, пристально вглядываемся в глаза, ища продолжения близости. Вот только сейчас в них отражался лишь я, один, в одиночестве. – Понимаешь, что ты со мной сделал теперь? Милый, родной мой, я не могу так больше, просто не могу, я бессильна перед твоим страхом. Мне ничего не остается делать, – слова кончились, я услышал бормотание. Света отключилась от меня, а затем вышла из комнаты. В кухне она включила радио, передавали какую-то бодрую песенку, немедля она прервала передачу. Тишина навалилась ватной завесой. Я приполз к ней едва не на коленях, умоляя не молчать, только не молчать, она погладила мои вихры, попыталась улыбнуться и предположила, что скоро произойдет нечто, что даст нам понять окончательно, где мы и что делать. Она часто говорила так и прежде, говорила и сейчас, успокаивая меня из последних сил, сама не сознавая, что пророчествует.