Андрей Неклюдов - Земля Обручева, или Невероятные приключения Димы Ручейкова [litres]

«Это даст мне сил, – сказал он себе. – Так во всех книжках пишут».

Может, и вправду подействовало мясо, но через какое-то время он хотя бы обрел способность здраво рассуждать.

Итак. Через ручей дальше ходу нет, это ясно. Значит, путь по долине ручья, самый простой и короткий, отпадает. Что остается? Остается одно – лезть через горы. Впереди еще шесть или семь прижимов – значит, столько же подъемов на кручи и спусков с них.

«Зато больше не придется соваться в холодную воду», – утешил он себя.

И словно в поддержку его решения, в туманном небе появилось желтое пятнышко солнца.

«Ну что, – сказал себе Димка, – лень на ремень…» Он взвалил на спину поклажу и зашагал назад, туда, где обрыву предшествовал зеленый склон.

Взбирался он на кручу далеко не с той прыткостью, с какой прыгала по скалам горная коза три дня назад. Медленно, на четвереньках, полз он по крутому, мшистому склону, точно крот. И не просто крот, а порядком придушенный крот. Крот, не видящий ничего вокруг, кроме того, что у него прямо под носом. Под носом у Димки сменялись камни, сухие ветки, ягель, мох… Ягель, ветки, кустики, камни… И так без конца.

Ручей шумел где-то внизу, а Димка полз и полз. Мимо редких лиственниц, шаркавших ветками по его лицу, мимо каменных глыб и коряг. Где-то над головой светило пробившееся солнце и наливалось синевой небо. Но Димка ничего этого не видел. Упрямо набычив голову, он карабкался и карабкался, пока не достиг перевала через отрог. Тогда он поднялся на ноги и двинулся, покачиваясь, наискось вниз, придерживаясь за стволы деревьев, за ветви, падая порой на спину и снова вставая. Затем он брел по галечной косе до следующего прижима и, немного не доходя до него, опять лез в гору. Какой это был по счету подъем – второй или третий, – он не мог бы сказать. Ему начинало чудиться, будто он взбирается на одну и ту же гору, спускается с нее, возвращается немного назад и снова ползет на нее же.

В каком-то месте он наткнулся на старое пожарище, поросшее иван-чаем, и острый обугленный сучок лежащего дерева распорол ему голенище сапога.

«Так ему и надо, этому сапогу! – злорадно подумал мальчишка. – Пусть и ему достанется!»

Скоро Димке стало казаться, что эти обрывы и эти склоны не кончатся никогда и будут сопровождать его до старости. Однако в какой-то момент ситуация переменилась.

Он брел походкой зомби по верху отрога. Впереди как будто стало просторнее. Мальчишка миновал крайние деревца, и перед ним открылась голая каменная россыпь. Обученный Владимиром Афанасьевичем, Димка сообразил, что здесь сменились породы. Растения любят не всякие породы – на одних они растут хорошо, на других плохо. Но Димке хотелось думать, что породы сменились, чтобы облегчить ему путь.

Вскоре наметился пологий спуск, и впереди, не слева, где оставался ручей, а именно впереди показались отдаленные горы. Значит, недалеко устье ручья. Перед теми горами – река и их стоянка! Это совсем уже недалеко!

Мальчишка постарался шагать быстрее, но вдруг словно споткнулся. Под ногами у него поблескивали в лучах закатного солнца крупные куски сахаристого, ноздреватого, присыпанного желтой охрой кварца.

«Золотоносный жильный кварц. Гидротермальный, – шевельнулось у него в мозгу. – Точно такой, какой показывал Владимир Афанасьевич… Что, если тут золотое месторождение?»

С несказанным облегчением Димка сбросил на камни мешок и, отдышавшись, запихал в него два больших куска жильного кварца, которые едва влезли. И только после этого он обнаружил свою оплошность. Поднять поклажу ему было уже не под силу, как он ни тужился. Даже выброси он эти два камня, вряд ли бы это что-то изменило. И как назло – ни одного, даже самого захудалого деревца вокруг, за которое можно было бы ухватиться и помочь себе встать.

Протащив мешок волоком метров сорок, он достиг начала склона и упал ничком перед ним рядом с вещмешком. Где-то, совсем недалеко, ждал его бивак, люди, костер… Но ему уже было не преодолеть эти последние полкилометра или километр.

Так пролежал он, наверное, с четверть часа, а может, и целый час. Первая его мысль, когда он снова открыл глаза, была такая: что, если бы его сейчас увидел Владимир Афанасьевич? А еще ужаснее, если бы его увидела одноклассница Полина… Увидели бы его, вот так валяющегося, точно дохлый тюлень. Да и не только перед Полиной и перед Обручевым было бы стыдно так валяться – перед любым человеком было бы стыдно!