Дэвид Брин - «Если», 2015 № 04 (242)

Первым поколениям бессмертных людей придется создать с ноля практически все — образы жизни, социальные практики, обычаи, мифологию и этику. Причем этике, судя по всему, будет возвращена ее изначальная функция — регламентация правил совместного общежития, определение того, что такое хорошо и что такое плохо в части действий по отношению к другому человеку.

Этика бессмертных вряд ли будет оперировать понятиями «мораль» и «нравственность», которые практически целиком и полностью базируются на страхе смерти: если я буду плохим, то меня непременно накажут. В этом смысле страх смерти — единственное основание несвободы. Он — психологическая основа агрессивного и деструктивного поведения, начиная с мировых войн и заканчивая банальным эгоизмом и готовностью идти по головам. Культ «я, я, я!» — это обратная сторона панического страха «о нет, только не я!». Социальные нормы и стереотипы примерно об этом же: наказание за отличие — социальный остракизм, в предельном своем выражении означающий смерть. Он остался нам от тех времен, когда изгнание из племени означало верную смерть. Впрочем, и сейчас человек с зеленым ирокезом может попрощаться с почками, ребрами, а то и жизнью, просто зайдя на территорию рабочего поселка.

Вместе со страхом смерти уйдет в небытие страх перед Другим, перед кем-то, кто отличается от условной нормы. Толерантность наконец победит — просто потому, что исчезнут основания для ксенофобии. Со временем полностью сотрутся границы между культурами и языками, а это означает, что бессмертному человеку, конструирующему собственную личность, будет доступно все богатство опыта человечества — выбирай не хочу, делай из себя хоть инка, хоть эльфа, хоть персонажа из собственного рассказа двухсотлетней давности. Мир бессмертных будет миром кардинального индивидуализма и не менее кардинальной терпимости и открытости новому.

В частности, произойдет стирание различий между поколениями, то есть — между старшими и младшими. В первые сто лет все это будет выглядеть как геронтократия в чудовищных, совершенно уродливых формах. Она вполне может закончиться молодежными бунтами, по сравнению с которыми давешняя арабская весна покажется цветочками. Зато лет через тысячу разница в возрасте в 100 будет несущественной. Особенно интересно, что произойдет с японским и корейским обществом, где отношения между старшими и младшими регламентированы на уровне языка. Никаких вам «маленьких обижать нельзя» или «старших надо уважать»: только равноправие, только мир без эйджизма, только хардкор!

Эйджизм(англ, ageism) — негативный стереотип в отношении людей какой-либо возрастной категории; дискриминация человека на основании его возраста. Лучше всего эйджизм виден на рынке труда, когда работодатели отказываются принимать на работу молодых или, наоборот, слишком взрослых сотрудников, даже если они полностью соответствуют требованиям компании.

Сильно изменится понятие «социальный статус». Потому что в основе своей навязчивое стремление к постоянному социальному росту прямо связано со страхом смерти. Это простой, как молоток, психологический механизм; иллюзия того, что высокая должность, миллион долларов в банке или костюм от Brioni обеспечат защищенность, позволят жить неограниченно долго. Если ты бессмертен, если у тебя есть все время мира, эта иллюзия внезапно становится ненужной. После ее исчезновения рассыпаются все бытовые механизмы принуждения: шантаж со стороны работодателей, страхи по поводу самостоятельности, «если будешь слушаться мамочку, то никогда не умрешь» и пр.

В этом смысле отсутствие смерти приведет к полной смене целеполагания: вместо негативного «я делаю что-то, чтобы не умереть» нормой станет «я живу, чтобы делать то-то и то-то». Позитивная осмысленность и осознанность выльются в единственное адекватное основание для прикладной этики — деятельное сострадание. Примерно эта же концепция останется и от всех мировых религий, в особенности — монотеистических. Трансформируется, а то и исчезнет понятие бога как некой высшей оценочной / этической инстанции. Казалось бы, с точки зрения результата, разница между подходами «Бога нет, поэтому все позволено» и «Бог есть, поэтому все позволено» отсутствует. Но есть разница с точки зрения качества жизни и содержимого головы отдельно взятого человека. Нынешная религиозная риторика часто эксплуатирует постоянное чувство вины и страх наказания, он же — страх смерти, превращая бога в универсальный карающий инструмент. Исчезнет страх смерти — исчезнет и карающий бог. Возможно, в риторике и практике его наконец-то заменит бог сострадающий, о котором так долго мечтали разные околорелигиозные мыслители.