Артем Углов - Предел прочности. Книга третья

Тяжело вздыхаю, смотрю вверх, где в бесконечной синеве неба проплывают облака. Хрен с тобой, Мария Луиза, пускай будет по-твоему.

- Пошли.

Не солгал старик: означенная квартира оказалась неподалеку. Двадцать минут хождения по дворам, узким проулкам и вот уже стоим перед небольшим, по меркам города, зданием, затерянным среди высоток. То ли его сносить хотели и передумали, то ли какую историческую ценность представляет - не знаю, но факт остается фактом – сооружение абсолютно не вписывалось в окружающую действительность, своим потертым фасадом и узкими окнами-бойницами.

Лестничная площадка приятно напомнила родину: облупленная штукатурка, металлические перила, давно лишившиеся деревянного поручня и ступеньки, местами сколотые, а местами протертые до выемок и углублений. Сколько же лет этому дому?

- Зачем нам лифт, нам лифт не нужен, - остановил старик Малу, направившуюся было к кабинке, - тут третий этаж, идти недалеко.

Признаться, внутри квартиры ожидал увидеть хлев - этакий притон со стенами, обклеенными газетами и шприцами возле батареи. Но все оказалось на редкость чистенько и культурно, а в большой гостиной, отделенной от кухни длинной барной стойкой, и вовсе уютно, с пушистым ковром посередине и мягкой мебелью кремового цвета.

- Как же хорошо, после всей этой беготни, - Малу откинулась на кресле, вытянув ноги. – Безумная ночь, безумный день… Слышь, хозяин, у тебя что-нибудь перекусить найдется, а то эта дрянь жидкая помойного цвета - бр-р-р, как вспомню, в дрожь бросает. Ни одной ложки не смогла проглотить.

- Та еще баланда, - согласился старик. – а на счет перекусить ща сообразим.

И ушел хлопать дверцами объемного холодильника. Послышался шелест бумаги, звуки работающей микроволновки – жизнь на кухне закипела.

Удостоверившись, что старик нас не услышит, сажусь рядом с Малу, начинаю шептать:

- Ты соображаешь, где находишься?

- Вы.

- Что?

- Вы Воронов, обращайся ко мне исключительно на вы.

- Причем здесь…, - умолкаю, потому как на кухне воцарилась подозрительная тишина. Жду, когда старик вновь начнет возиться с упаковкой, а после тихо продолжаю: - да причем здесь это? Этот добрый дедушка – не дедушка вовсе, а многолетний сиделец, отравит нас за милую…, - споткнулся на слове «душа», в тысячный раз забыв, что аналогов на языке иномирья не существует. – Вырубит нас, а потом отправит по частям начальству на добрую память, десятью бандерольками.

- Воронов, от меня чего хочешь, - вздохнула Малу.

- Бдительности.

- Тебе надо ты и бди, а я устала… Я есть хочу, душ принять и выспаться.

- А жить хочешь?

- Хочу, Воронов, очень. А еще хочу, просто мечтаю не выслушивать дурацкие советы от насильника и убийцы маленьких детей, - последнее Мария Луиза произнесла в полноту мужского голоса, нисколько не заботясь, что может быть услышана посторонним.

Я аж опешил от такого заявления. Ладно насильник, слышать подобное обвинение в свой адрес стало плохой традицией, но убийцей?

- Ты эту девочку видела? - возмущаюсь в свою очередь. – Она после выстрела поднялась! После попадания в голову, от которого лежать должна и не шевелиться.

- Я знаю одно – ты выстрелил в маленькую девочку, - безапелляционно заявила Мария Луиза, - об этом и доложу руководству.

Нет, но это до чего же надо быть дубовой и упертой, чтобы игнорировать очевидные факты. Поднимаю руки к груди, трясу ими в возмущении, пытаясь подобрать нужные аргументы.

- Ой, уйди, Воронов, не мельтеши. Видеть тебя не хочу.

«Не делай людям добра – не увидишь зла», - была одна из любимых присказок брата. Прав был Мишка, сто раз прав, когда преподавал науку по жизни. Чего добился спасением Марии Луизы, чего доказал? Невиновность свою, смотрите мол, какой я добренький. Ага, как же… Теперь еще и в убийстве обвинит и ладно одной девочки. Там распотрошенных трупов - целое отделение и маленькая тележка, на пять пожизненных хватит и один расстрел. Сомневаюсь, конечно, что Малу поверят, но она баба вздорная, трепанет языком лишнее, на приеме у тех же Ольховских, что любят меня всем сердцем, и пойдет гулять народная молва о Петре Воронове – известном насильнике, потрошителе, убийце малолетних детей. Дознаватели не поверят, а публика поверит, обязательно поверит, потому как я для них обезьянка дикая. Выходцы из 128 параллели славились отсутствием морали и жестокостью, вот и Воронов в их число попал. И будь ты хоть трижды пушистым, если общество тебя отторгло, ничего не изменить, остается смириться.