В Бирюк - Чума [СИ]

В России…?

Пирогов: «Если я оглянусь на кладбище, где схоронены зараженные в госпиталях, то не знаю, чему больше удивляться: стоицизму ли хирургов, занимающихся еще изобретением новых операций, или доверию, которым продолжают еще пользоваться госпитали у правительств и общества».

Николай Амосов, призванный летом 1941, проводит ревизию выученного им. Вывод:

«Ни опыта, ни традиций, умели только возить раненых на сандвуколках, на поездах, а чаще — на крестьянских телегах. „Терпеливый русский народ…“».

Первое, что ему дают в руки на фронте — «Единая доктрина военно-полевой хирургии».

Клятые коммуняки! Никакой творческой инициативы! — Но до разумного врача быстро доходит: в большую войну хирургией занимаются, в основном, не хирурги, знаний у них нет, от инициативы — одни потери.

Оказалось, что и разумные положения есть. Но главное — опыт. Кровавый опыт военной медицины. Красноармейской — в вермахте был другой подход.

Тема сепсиса «вошла в сокровищницу».

«Отцы и дети»:

«Однажды мужичок соседней деревни привез к Василию Ивановичу своего брата, больного тифом. Лежа ничком на связке соломы, несчастный умирал; темные пятна покрывали его тело, он давно потерял сознание… Дня три спустя Базаров вошел к отцу в комнату и спросил, нет ли у него адского камня?

— Есть; на что тебе?

— Нужно… ранку прижечь.

— Кому?

— Себе.

…

Утром Базаров попытался встать; голова у него закружилась, кровь пошла носом; он лег опять… Все в доме вдруг словно потемнело; все лица вытянулись, сделалась странная тишина…

Есть небольшое сельское кладбище в одном из отдаленных уголков России. Как почти все наши кладбища, оно являет вид печальный: окружающие его канавы давно заросли; серые деревянные кресты поникли и гниют под своими когда-то крашеными крышами; каменные плиты все сдвинуты, словно кто их подталкивает снизу; два-три ощипанных деревца едва дают скудную тень; овцы безвозбранно бродят по могилам… Но между ними есть одна, до которой не касается человек, которую не топчет животное: одни птицы садятся на нее и поют на заре. Железная ограда ее окружает; две молодые елки посажены по обоим ее концам: Евгений Базаров похоронен в этой могиле. К ней, из недалекой деревушки, часто приходят два уже дряхлые старичка — муж с женою. Поддерживая друг друга, идут они отяжелевшею походкой; приблизятся к ограде, припадут и станут на колени, и долго и горько плачут, и долго и внимательно смотрят на немой камень, под которым лежит их сын; поменяются коротким словом, пыль смахнут с камня да ветку елки поправят, и снова молятся, и не могут покинуть это место, откуда им как будто ближе до их сына, до воспоминаний о нем… Неужели их молитвы, их слезы бесплодны? Неужели любовь, святая, преданная любовь не всесильна? О нет! Какое бы страстное, грешное, бунтующее сердце ни скрылось в могиле, цветы, растущие на ней, безмятежно глядят на нас своими невинными глазами: не об одном вечном спокойствии говорят нам они, о том великом спокойствии „равнодушной“ природы; они говорят также о вечном примирении и о жизни бесконечной…

1862».

Как красиво… Элегично, задушевно и щемяще-успокоительно.

Тургенев «убил» Базарова сепсисом. За три года до публикаций Листера, за четыре до Пастеровского «Исследование о вине», спустя пятнадцать лет после открытия Земмельвейса.

«Цветы… говорят вечном примирении и о жизни бесконечной…»

«Каждый слышит как он дышит». И от цветов тоже. Мне они говорят о вечном НЕпримирении с возбудителями гангрены или родильной горячки.

«Неужели любовь, святая, преданная любовь не всесильна?» — нет. Против грязи, невежества, идиотизма… против микробов нужны знания. Хлорка или карболка — минимум. Любовь, «святая, преданная» — не дезинфектант, стерильности — не обеспечивает.

Есть в человеческом представлении о мире странность. Мы уверены, что лекарь — человек, который вылечивает.

Вот я заболел. Плохо мне. Пришёл мудрец-умелец. Скормил таблетку, возложил руки, ножиком потыкал… И вот я снова — молодой, весёлый, здоровый. Как прежде.

Болезнь-лечение-выздоровление. Лекарь — вылечит. «Это ж все знают».

Это — неправда.

Любой честный врач скажет: вылечиться — невозможно. Кнопки «Reset» у организма нет. Можно купировать проявления. Можно, не всегда, довести реконвалесценцию до приемлемого уровня. Но «память тела» остаётся. И слава богу! Иначе у нас не было бы приобретённых иммунитетов.

В 21 в. все знают, что лучше вести «здоровый образ жизни» и не болеть, нежели болеть и лечиться.