В Бирюк - Вляп [СИ]

— А чем же она шила-пришивала? А покажи-ка нам, Хотеней, где у ей напёрсточек такой волшебный. Гы-гы-гы, га-га-га…

Вроде, не Хотенеева задумка. Над ним смеются, остроумничают. Только плохо — меня непрерывно крутят, вертят, дёргают. Паранджа сразу сбилась, ничего не видно, как кот в мешке.

Если они сейчас мне паранджу с рубахой на голову задерут, а у меня дальше не штаны, а эти мои «чулочки» на идиотской ленточке-поясе… С большим бантом сзади. И с не очень большим, но весьма однозначно выразительным хозяйством спереди…

Тогда — абзац и песец. Сразу.

А эти-то всё круче, уже и ущипнуть лезут, и прижать пытаются, лапают. Такое чувство, что с десяток мужских рук… со всех сторон… по всему телу… как в паутине…

И лезут, и лезут. Щупальцами своими. Шаловливыми.

Ну, положим, в этом пыльном мешке много не нащупаешь. И к шалостям я…

Рука сунулась под паранджу, за живот ущипнуть. Ну, я по ней и врезал. Айкидошно, костяшками кулака в кость. Попал удачно.

Тут с меня паранджу и сдёрнули. А вот и облом вам, православные, на мне ещё никаб есть. И он-то у меня прямо к ошейнику привязан. Как та шапка у казака:

Ясное дело: нету у меня в головном платке никакого… доноса «Царю Петру от Кочубея». Но сдёрнуть — только «с головою». Хоть какая-то польза от ошейника рабского. И рубаху сам выбирал — до лодыжек. Для пролонгирования, так сказать, процесса.

Паранджу сорвали — теперь хоть вижу обстановку. Хотеней — в углу, в него какой-то чудик с длинной белой бородой вцепился. Разговоры разговаривают. А Корней рядом со мной стоит, руки в боки — улыбается. Сволочь. Хоть бы вступился — господин-то у нас один. Остальные — кто Хотенеев разговор слушает, кто на меня смотрит. Двое возле меня — один чадру разглядывает, другой просто глазами лупает.

Я к Хотенею шаг — ещё один с лавки встаёт, ухмыляется. Нехорошо так зубы скалит. Однозначно. Похоже, я тут серьёзно попал.

А не играли вы ребята в регби. Влево-вправо, вперёд и в бок. И рыбкой — под стол.

Здесь почти все столы на козлах. Чуть не убился плечом об перекладинку нижнюю. Больно, синяк будет.

Выкарабкался. Прямо Хотенею под бочок. Ку-ку, дяденьки. Не поймали, не поймали! Спереди стол, с одного боку Хотеней, с другого и сзади — стены.

Тут до Хотенея дошло, что у него что-то под боком шебаршится. Оборотил господин и повелитель ко мне лицо своё ясное белое.

Мда. Скорее: красное и туманное. О, да ты, миленький, уже никакой. Тебя бы сейчас в постельку и рассолу поутру побольше…

— Ты?

Я чуть не ответил. В полный голос. Типа: «нет, не я, а хрен с бугра». И с продолжениями. То-то смеху было бы, когда немая персиянская княжна господина своего русским матом покрыла.

— А мы тут как раз о тебе речь ведём. Ты плясать-то умеешь?

Киваю.

Класс. Сейчас будем делать танцы на столе в бане. Вертеп вполне в стиле. «Девица настольная» — атрибут большого мужского праздника. Не проблема — осталось только девицу найти.

Тут я Прокопия увидал. Тяжело Степаниде — она-то в баню с мужиками и пошла бы, выпить, поговорить, да мужики разбегутся. Приходится Прокопия посылать. Киваю ему на господина и чашу господскую подталкиваю. Видишь же — набрался. Не, не реагирует. А мой-то вещает. Как труба-геликон над ухом.

— Да ты не пьёшь?! Налить!

И к старцу:

— Ну так как, скажешь Гордею своё слово?

— Сказать-то скажу. Да только он мнит — после похода.

— Ну и пошёл он.

И своей чашей — в стену.

Грохнуло хорошо. Гомон стих. Все враз заткнулись.

— После похода — мне либо молебен заупокойный, либо другую возьму. Без гонора Гордеевского да побогаче. А он клятву порушит. Побратиму данную. Так и передай.

Тут, наконец, у Прокопия заработало. Что там у него есть — соображалкой я бы не назвал, но включилось.

— Всё, господа хорошие, время позднее, все устали, пора и честь знать. А мы вот господина нашего в опочиваленку отведём, на постельку уложим.

— А княжна? Обещали же показать.

— А вот и посмотрели. Вон она за нашим столом сидит, речи ваши хмельные слушает. Она-то господина и спать-почивать положит.

Прокопий и ещё пара мужиков из местной челяди, начали народ аккуратненько выставлять-выпроваживать, Хотеней свою-то чашку в стену пульнул, ухватил мою полную. Осушил в один дух, рукавом утёрся и ко мне:

— Ну что, серебрянка моя ласковая, пойдём поиграемся.

Наваливается, в лицо перегаром дышит, за плечо ухватил. О-ох, теперь и второе плечо у меня всё синим будет. И уже за ляжки хватает. Хоть и сквозь рубаху да чулочки, но больно.