В Бирюк - Волчата [СИ]

Мои собственные попытки поставить дровни на полозья успехом не увенчались. Пришлось снимать вожжу, привязывать к бортику, на второй конец — петлю пошире. К этому моменту я уже просто бурчал себе под нос. Чтобы слышать свой голос, чтобы не застопориться от усталости:

— Где этот… «Бессмертный волк серебряный как снег»? Иди сюда. Ну что ты на меня так смотришь? Вы меня зачем позвали? Вашего волчонка выходить? — Ну так и иди в упряжь. И не смей на меня скалиться — сам покусаю. Слушай, зверюга. Ты, конечно — «Вождь и вечный воин». Но вот конкретно здесь и сейчас мне нужна просто тягловая сила. Нам с тобой чего? — Нам — «канона нет». Но есть долг. Ездовых волков в природе не наблюдается. Но когда очень хочется, то можно. Если мы с тобой санки не перевернём, бабу не вытащим, то все наши усилия пойдут… Вот именно там и будешь вынюхивать. Алу! Перестань своим сервизом глядеть, иди дело делать. Впрягайся. Эх, тройка, птица-тройка. Какая ж сволочь тебя выдумала? Раз-два-взяли. Ещё разок. Все вместе. С разгона. Раз-два-дружно. Ух. Получилось.

Вытащил наоравшуюся до полного молчания бабу. Сунул ей в руки её ребёнка. Толчком опрокинул совершенно ошалевшую дуру на спину, расстегнул одежду, размотал платки, закрывавшие грудь. Да, молодая, кормящая женщина. Аж платки промокли. Вытащил щенка из-под всех своих одёжек и опоясок. Положил ей на грудь, чуть прижал.

Струйка молока попала волчонку на нос. Он попытался дотянуться языком, потом ткнулся носом, ухватил сосок… и жадно накинулся на угощение. Не удивлюсь, если он впервые в жизни попробовал молока. А уж женского — точно. Я прикрыл женщину одеждой. Лицо её начало как-то… мягчать. Взгляд, обращённый в никуда, сменился обращённым внутрь. Она прислушивалась к своим ощущениям.

Потом руки её стали судорожно распутывать цепко удерживаемый до сих пор тряпичный свёрток. Там обнаружилась круглая, лысая ещё, головёнка. Вдруг распахнувшая на меня удивительно ярко-синие глаза. И беззубый улыбающийся ротешник.

Чему радуешься, человечек? Лысый — лысого увидал?

Помог женщине приложить ко второй груди младенца. Тот тоже зачмокал. Она неуверенно улыбнулась двум сопящим головкам.

Во блин! И чего теперь делать? Как-то выворачиваться по русской классике типа «Донских рассказов» Шолохова? Взвешивать новорождённых, чтобы она их кормила одинаково? Но волчата должны расти быстрее человеческих детёнышей. Какой-то поправочный коэффициент вводить? С ума сойду. Проще младенца просто выкинуть. Проще и гарантированнее. Но…

Надо выдавливать из себя этот хренов гуманизм! Сразу жить легче станет. Но не сейчас — сил нет ковырять свои морально-этические прыщи. Сейчас — ехать. И надеяться на то, что баба окажется достаточно… удойной.

Как объяснял мне один зимбабвийский товарищ: у их женщин для того по две груди, чтобы выкармливать сразу двоих детей. У нас на «Святой Руси»… наверное — аналогично. Хотя, по моим личным наблюдениям, сугубо индивидуально. Остаётся только чаще отпаивать бабёнку горяченьким и надеяться на лучшее.

Лошадку обтёр — она от страха так пропотела… До сих пор дрожит. С покойника барахло забрал. Топор, ножичек, шапку — мою волчонок уже насквозь обдул. Кошель с пояса — о, даже две куны есть. Остальное — всё в крови.

Волк на мертвеца скалится, снег с кровью пастью хватает, но есть человечину не спешит. Может, вежливый? Не хочет травмировать мою детскую психику зрелищем каннибализма?

Ну что, «князь серебряный»? Поразвлекались? Пропотели? И без всякой опричнины, Малюты Скуратова и Ивана, извините за выражение, Грозного. Поклон тебе от ползущего крокодила, пляшущей обезьяны и бегущего волка. От всех моих — вашим всем. Побежали мы.

Князь-волк остался сидеть возле трупа на заснеженном льду неширокой лесной речушки, а я забрался на облучок, встряхнул поводьями, и мы потрёхали. Куда-то в сторону солнца.

Кобылка, нервно дёргая кожей на шее и оглядываясь на князь-волка, побежала сперва резвенько. Первые минут пять-шесть меня это очень интересовало. Потом ритмичный скрип полозьев и покачивание саней снова привели в состояние «сна с открытыми глазами».

Какой-то «ах» за спиной заставил очнуться и оглянуться. Два уже завёрнутых свёртка с младенцем и волчонком лежали у женщины на животе, придерживаемые её рукам. А к соскам груди припал Алу. К одной — припал, к другой — ножик покойничка приставил.