Святослав Сахарнов - Лошадь над городом

Подходит к концу труд, который я добровольно взвалил себе на плечи. Впрочем, это еще и не сам труд, а первая прикидка, черновик, попытка привести в порядок то, что нам известно о событиях в городах Посошанске и Паратове. Так и осталось для меня мечтой побывать в тех степных краях, увидеть солнечный багряный восход над могучей рекой, заметить, как шевелятся на другом берегу похожие на волны ковыли, как плывут по воде кровавые струи от глины, комья которой то и дело срываются с подмытых волнами круч. А вечер над асфальтовой дорогой, шоссе, стремительно, как удар топора, разрубившее степь? Серой стрелой летит оно мимо чахлых посадок, которые местные жители называют лесом, мимо подернутого зеленой ряской озерца, мимо кургана, чья черная голова висит, как голова покойника, над ночной степью. Могильный холм... Восходит луна, и в боку горы высвечивается черное устье пещеры — грабительский ход... Так далеко от меня!

Вернувшись из поездки на Север, я застал город неизменившимся. Стоял апрель. Нагретые солнцем крыши дымились. С карнизов на тротуары срывались тяжелые, как свинец, капли. Над Адмиралтейством штопором вились голуби. На набережной было много народу, оранжевые от солнца трамваи неподвижно стояли на мосту. Люди смотрели в окна — шел запорошенный снежком лед. Я сидел у окна и писал, а потом оделся и вышел на улицу. Льдины плыли, подрагивая, стояли трамваи, на площади около огромной гранитной колонны играла музыка, толпа радостно смеялась. Была весна.

Прошло несколько лет. Посошанск расстроился, сменил на улицах старый асфальт на новый, воздвиг крышу над рынком. Не узнать музея — приделано недавно к нему парадное крыльцо со столбиками, в зале появились еще две каменные бабы и еще одна картина, отражающая успехи «Степьканала».

Не узнать и сарая, что годами стоял в углу музейного двора. Давно уже нет в нем десятилетия копившейся рухляди, нет и телеги — стоит она посреди главного зала наискосок от знаменитой картины «Дочь судьи Кеведо», которая в свое время сделала Посошанск всемирно известным городом. Стоит, не вертится ни одно колесо, а табличка, повешенная на оглоблю, утверждает лишь бесспорное — «Крестьянская телега начала ХХ века». И все.

А что же произошло с сараем? До неузнаваемости изменился он, чьи-то умелые руки любовно обшили его снаружи желтой вагонкой, крыша сменена и сине поблескивает в солнечные дни цинком, гребенка токосъемника появилась на ней, словно вот-вот сдвинется сарай с места и поплывет над землей наподобие троллейбуса. А внутри! Оштукатурены стены и прорублены на соседнюю улицу два зарешеченных окна. Провода оплели стены, повисли на них круглые и прямоугольные приборы со стрелками и без стрелок, стоят на столах, поблескивая огромными квадратными глазами, дисплеи, несколько верстачков с электромоторчиками выросли по углам...

Не проходит и вечера, чтобы не собрались у двери сарая Павел Илларионович Пухов и Степан Петрович Матушкин. Нажмет незаметную кнопочку у двери кто-нибудь из них, послышится тоненький комариный писк звонка, спустя некоторое время послышатся шаги, и дверь, громыхнув тяжелым запором, отворится. На пороге вырастет, застенчиво улыбаясь, бесследно пропавший из Паратова Костя Кулибин.

— Уж и простите, не сразу открыл, — скажет и виновато разведет руки. — Так сегодня пошло! Так пошло. Не смог выключиться. Есть одна небольшая идейка. Надо обсудить. Проходите!

— А может быть, не небольшая, а крупная или даже грандиозная? — пошутит Степан Петрович и первым на правах хозяина шагнет через порог.

Обычно здесь царит полутьма. Иногда свет выключается вовсе. Трое пришедших садятся около столика у плотно зашторенного окна и сближают головы над самой обыкновенной стеклянной банкой. Кто знает, может быть, эта банка всего лишь из-под зеленого горошка или фасоли в томате? Но впаян в ее дно стальной стерженек, а вокруг него сплетено что-то вроде решетки из бронзовых иголочек, так что получившееся сооружение смахивает на Эйфелеву башню в миниатюре, а еще на ветряную мельницу. Сверху банка плотно закрыта прозрачной крышкой. Из банки выкачан воздух. С четырех сторон подходят к ней оголенные медные провода, но все они обрываются в воздухе, заканчиваясь сверкающими наконечниками. Костя включает на столе рубильничек. На сверкающих остриях появляется голубое пламя, колеблются язычки и тянутся к банке. И тогда начинается медленно, словно нехотя, движение: вращается крошечное желтого цвета колесико, укрепленное на вершине башни. Оно вращается, а Костя один за другим отключает провода, гаснут голубые язычки пламени и скоро исчезают вовсе. Но колесико продолжает вращаться: оно сделано из тончайшей деревянной пластинки, а спицы в нем так малы, что рассмотреть их можно только под сильным увеличительным стеклом или даже под микроскопом.