Дмитрий Биленкин - Проверка на разумность. Рассказы

Но крики затихли, психолог смущенно развел руками, мы вновь стали самими собой…

Тогда холодно и внешне спокойно мы приняли решение. Вы знаете, каким оно было.

Гость долго шаркал подошвами о коврик, взблескивая очками, разматывал бесконечный шарф, наконец, с отрывистым: «Нет, нет, я сам!» - стал высвобождаться из шубы. Яранцев деликатно стушевал взгляд в сторону двери, где перистальтика пола тем временем поглощала испачканный коврик.

И прозевал перемену. Только что в прихожей суетился закутанный старик, теперь, вскинув всклокоченную бороду, на Яранцева решительно глядел жилистый, сухопарый Дон-Кихот в очках.

- Прошу, - подавив изумление, сказал Яранцев. - Чем обязан?

Это старомодное выражение как-то само собой слетело с его губ.

- Я из студии и по поводу Мика.

- Он что-нибудь натворил? - вырвалось у Яранцева.

- Натворил? - брови старика укоризненно сдвинулись. - Вы не то слово выбрали. Никакое производное от глагола «творить» не должно, не может иметь негативного смысла, ибо это великое, величайшее слово!

- Извините. Так в чем же дело?

- В том, - старик понизил голос, - что Мик готов совершить преступление.

Яранцев похолодел. Разом ожили все страхи, все опасения. Всегда, с самого дня рождения Мика он жил под гнетом вполне осознанной тревоги.

- Продолжайте, - глухо сказал он. - Как отец, я должен знать все. Какое преступление?

- Самое тяжкое, какое человек может совершить по отношению к самому себе. Мик бросает студию!

Облегчение было так велико и неожиданно, что из горла Яранцева вырвался хриплый смех. Усы старика возмущенно встопорщились.

- Поверьте, тут не до смеха! - вскричал он. - Если вы, как отец, не понимаете…

- Простите, - сказал Яранцев. - Я постараюсь все понять. Только давайте с самого начала. Итак, Мик собирается бросить студию. Жаль, он, кажется, достиг у вас кое-каких успехов.

- Кое-каких? О нет. Не кое-каких - выдающихся!

- Вот как? Это для меня новость…

«И прескверная, - подумал Яранцев. - Я так боялся отпугнуть Мика чрезмерным контролем, что это обернулось непростительным упущением. Остальные, впрочем, тоже хороши!»

- Мик замкнутый парень, - продолжал он вслух. - Но я справлялся в студии («Не я, другие, но это неважно»). Тем не менее информация, которую мне дали…

- Она не могла быть иной, - старик нахмурился. - Мик своеобразный юноша, и похвалу приходилось строго дозировать.

«Своеобразный? Уж это точно…»

- Подождите, - старик вдруг насторожился. - Вы, говорите, справлялись в студии? Это когда же?

- Я уже сейчас не помню… Видимо, я не с вами разговаривал.

- Странно, странно! Я не только учитель Мика, но и руководитель студии, должен бы знать. Меж тем…

- Я тоже кое-что должен бы знать об успехах Мика, однако, как видите, не знаю, - поспешно перебил его Яранцев. - Впрочем, дело, насколько я понимаю, не в этом. Мик собирается бросить студию, вы же считаете, что он допускает ошибку.

- Громадную, непростительную! Ведь он прирожденный мыслетик!

- Это точно? - недоверчиво спросил Яранцев.

- Вам мое имя, имя Андрея Ивановича Полосухина, очевидно, ничего не сказало, - старик гордо выпрямился. - Не в претензии. Но вы можете спросить Сегдина, можете спросить Беньковского, - надеюсь, эти фамилии вы слышали? Они подтвердят, да, да, они подтвердят, умеет ли Полосухин оценивать талант.

- Верю, верю! Просто это слишком неожиданно. Мик - прирожденный мыслетик! Кто бы мог подумать!

«Да уж, конечно, этого предположить никто не мог…»

- Я вот что скажу, - старик поднял палец. - Пояснение необходимо, поскольку мыслетика, если не ошибаюсь, не входит в сферу ваших умственных интересов, а я надеюсь иметь в вашем лице убежденного сторонника. Многие представляют себе мыслетику всего лишь как новый вид искусства, тогда как она синтез, вершина давних устремлений художника…

- Да, да, пожалуйста, продолжайте, - Яранцев, не в силах усидеть, взволнованно прошелся по комнате. - Я внимательно слушаю.

Но слушал он рассеянно. Он достаточно разбирался в мыслетике, а вот собраться с мыслями не мешало. Мыслетика? Что ж… Новое, многообещающее, сложное искусство. Конечно, синтез. Сплав живописи, скульптуры, стереокино, а может, еще и драматургии с биотоникой, с голографией. Прямое, без участия рук творение световых образов, абсолютно невещественных, но если надо, неотличимых на взгляд от действительности. Сидит человек и думает, а сложная аппаратура, улавливающая мысль, преображает фантазию в краски, движение, звук, придает видениям ума форму, телесность, мнимую и все же подлинную, как сама жизнь. Третья природа? Во всяком случае, не просто синтез новейшей техники с древнейшими видами искусства, а качественно иная ступень самого искусства. Еще немногие владеют новым и непривычным языком. Так же, как в первые годы кино: есть новый могучий способ выражения действительности, мало творцов, которые вдохнули бы в него жизнь.