Фредерик Уоллес - Необычный полёт

Луиза покачала головой.

— Четверо, — сообщил советник. — Четыре убийства на население в шестнадцать миллиардов. Своего рода рекорд, и это известно всякому, кто читал загадочные для нас романы двадцатого века. — Он лукаво взглянул на Луиса. — Ведь вы читали, не так ли?

Луис молча кивнула.

Боргенезе ухмыльнулся.

— Я так и думал. Сегодня только три типа людей знает про отпечатки пальцев. Первые два — историки и полицейские. Не думаю, что вы к ним относитесь.

Луиза, наконец, сумела задать вопрос.

— Возможно, установка Путсина изменила бы положение дел?

— Вот как? — Советник напустил на себя озабоченный вид. — Вы помните, как ее построить?

— Забыла, — призналась она.

— Вот видите, — сказал Боргенезе. — И, уверяю вас, Путсин тоже забудет. Как осужденный преступник — а его осудят — он получит ложную память, которая не позволит ему проникнуть в прошлое.

Мы не хотим, чтобы такая установка появилась у человечества, пока оно не станет полностью и окончательно цивилизованным. За последние сто лет ее изобретали дюжину раз, и она неизменно так или иначе терялась.

Советник на мгновение прикрыл глаза, а когда открыл их, Луиза смотрела на Луиса, а тот уставился в пол.

— Вы двое можете идти, — сказал он. — Когда будете готовы, для обоих найдется работа в моем департаменте. Можете не спешить, ваши места не займут.

Луис покинул кабинет, миновал длинный коридор и вышел в ночь.

Она догнала его, когда он уже соскочил с ленты и направлялся к Приютам.

— Догадываюсь, что сказать тебе почти нечего, — пролепетала она. — В самом деле, что скажешь девушке, которая узнала, что ты ее едва не убил?

Он тоже не знал, что сказать.

Они молча шли рядом.

Она остановилась возле своей двери, но входить не стала.

— И все же это говорит о твоих чувствах — то, что ты забыл собственное имя и взял мое. — Теперь она улыбалась. — Думаю, что сумею сделать для тебя не меньше.

В нем шевельнулась надежда, и он подошел ближе. Но снова ничего не сказал. Может, она имеет в виду не то, о чем он думает.

— Луис и Луиза Обиспо, — негромко произнесла она. — Мне мало что придется менять, просто добавить к имени «миссис». — Она смотрела на него уже знакомым призывным взглядом. — Хочешь зайти?

Она отворила дверь.

Иногда преступление ведет к новым возможностям, и регрессия не всегда зло.

— После пикника можно сбросить водородные бомбы на Мерхейвен, — предложил Грэнди, заметно оживившись при этой мысли.

Ясон откинулся в кресле.

— На Мерхейвене родился мой отец.

— Кровь заговорила, — мрачно процедил Грэнди. — Что ж, может быть. Но я подумал, тебе надо бы найти выход для своей энергии.

— Мы всегда сбрасывали бомбы на Мерхейвен, — резонно заметил Ясон. — И до сего дня они исправно подрывали их еще до того, как бомбы приблизятся на опасное расстояние. В один прекрасный день удача может изменить, — добавил он с убежденностью философа.

Поразительно, подумал Ясон, как несколько веков сумели погубить великую мечту. Когда первая межзвездная экспедиция достигла двойной системы Альфы Центавра и обнаружила целых три планеты, то оказалось, что каждая из них чудесным образом годится для заселения людьми. Более того, достаточно близкое взаимное расположение планет благоприятствовало торговле между ними. Первопроходцам уже виделось создание в недалеком будущем нерушимого межпланетного альянса, что с учетом постоянных раздоров дома, в Солнечной системе, казалось почти утопией. Похоже, никто не знает, когда это началось и почему, но теперь Крэнси, вторая планета, почти непрерывно сражалась с Мерхейвеном, третьей, в то время как первая, Рестап, играла роль посредника и получала выгоды от распри, истощавшей ресурсы соседей.

Это чужая ссора, и не его дело лезть в нее.

— Чего ты добиваешься? — спросил Ясон. — Мне кажется, они порядочные люди, и даже если я ошибаюсь, ты не можешь нанести внезапный удар по целой планете.

— Ха, — фыркнул его двоюродный дед, вертя в пальцах тонкий цилиндр. — Ты когда-нибудь встречал мерхейвенианца?

— Ты же знаешь. Мой отец оттуда родом.

— То-то и оно, — неодобрительно проворчал Грэнди. Лоб его прорезала морщина, и под розовой кожей, что стало заметно невооруженным взглядом, пошел мыслительный процесс. Морщины медленно взбирались по лысой голове и исчезали где-то на затылке. — Но твоя мать была крэнсианкой, а значит, ты тоже крэнсианин, и только это имеет значение, — наконец сказал он, удовлетворенный этим заключением. — Частенько я нянчил ее на своих коленях, пока она не выросла. Милая была проказница. — Он вытер глаза предплечьем.