Сергей Соломин - Под стеклянным колпаком [Избранные сочинения. Т. I]

— Но ведь попытки в этом роде были. И в той же Америке. Икария и другие колонии с коммунистическим строем. У нас в России толстовцы. Все это жалкие попытки, кончающиеся обыкновенно развалом общин.

— А знаете почему? Все эти люди — или, как толстовцы и другие сектанты, фанатики маленькой узкой идеи, или понимают коммуну в смысле трудовой общины с ограничением до минимума своих потребностей. Равенство людей вовсе не значит принижение всех до уровня жизни рабочего, лишенного культурных потребностей и возможности их удовлетворить. Насильственно опрощать людей… Это значит создавать из жизни аскетический подвиг, монастырь. Напротив, надо устроиться так, чтобы вся новая колония пользовалась всем, что только ни придумало человечество для удобства, роскоши и наслаждения. Техника дает человеку в руки орудие колоссального могущества. Человек с каждым днем побеждает стихийную природу и скоро сделается ее владыкой. Задача новой колонии не обращать всех в пролетариев, дуреющих за работой, а в людей, пользующихся роскошью жизни, доступной теперь лишь богатым.

— Не понимаю, как этого можно достигнуть?

— Прежде всего, грандиозными техническими сооружениями, которые подчинили бы нам совершенно природу и физический труд человека заменили бы трудом механическим, усовершенствованными машинами.

— Откуда же вы возьмете огромный основной капитал? Тут миллионы нужны, сотни миллионов.

Иванов громко рассмеялся.

— Скажите проще: миллиарды!

Вдруг Воскобойников вскочил, беспокойно забегал по комнате. За голову хватается. Ожившее было лицо вновь застыло маской холодного отчаяния, из широко раскрытых глаз опять выглянул безнадежный ужас.

— Что с вами?

— Я — подлец, я — низкий негодяй! Омерзительный эгоист! Сижу здесь в тепле, пью, ем… Как у меня, проклятого, кусок в горле не остановился?! Как я смел это делать! И еще болтаю с вами о каких-то глупых фантазиях, о миллиардах, и это в то время, когда у меня жена с ребенком третий день голодают, и я даже не знаю, живы ли они!

Иванов спокойным жестом протянул руку к кнопке звонка.

— Принесите бумагу и конверт, — обратился он к вошедшему лакею, — и приведите посыльного.

— Ну-с, — заговорил он вновь, когда приказание было исполнено, — садитесь и пишите жене, успокойте ее, а мне позвольте вложить в конверт вот эту малость.

Иванов протянул две двадцатипятирублевые бумажки.

Все это случилось так неожиданно, так непохоже на обычный ход жизни Воскобойникова, что у него закружилась голова, как-то странно спутались мысли. Он отдался подхватившему его течению и исполнил приказание.

— Припишите, чтобы жена вам прислала ответ. Ну, теперь надписывайте адрес. Так! Заклейте!

Письмо перешло в руки посыльного.

— Теперь вы успокоились и, вероятно, перестали проклинать свой голодный желудок за то, что он соблазнился едою, и можете спокойно слушать о миллиардах.

— Позвольте… Но почему… так сразу… словом… почему вы мне оказали такое доверие?

— Хм! Здесь нет ничего удивительного. Я ведь уже сказал, что давно слежу за вами. Многие ваши знакомые рассказали мне о вас и, поверьте, их отношение к вам гораздо лучше, чем вы думаете. Вы смотрите на жизнь слишком трагически. Я уже ранее знал, и как вас зовут, и всю вашу историю.

— С какой целью вы следили за мной, на что я вам нужен?

— Мне нужны такие, как вы, люди, которым современная жизнь почти не уделяет места, люди, которые не идут на уступки, не примиряются с безобразием, жестокостью и несправедливостью человеческого общежития.

— Для чего?

— В сущности, вы могли бы уже и догадаться. Я набираю членов будущей колонии, основанной на тех началах, о которых мы только что говорили.

— А миллиарды? — спросил пораженный Воскобойников.

— Они к нашим услугам.

На Бостонском рейде обращал на себя внимание судовых экипажей и обитателей порта большой пароход странной формы, стоявший в конце мола, ближе к открытому морю.

Особенно волновался капитан грузового парохода, Том Стефенс. Ему на этот рейс повезло. Судно было зафрахтовано на дальнее плавание, но прошло уже более двух недель, а никакого груза не поступало. Не знал Стефенс, и куда ему придется плыть, где станция разгрузки.

Правда, платили по-царски, и он не мог пожаловаться на убытки от промедления. Но живая натура моряка не позволяла относиться так же равнодушно к вынужденной бездеятельности, как это делал «немец» — стоявший рядом грузовик под командой Вильгельма Купфера. Этот был зафрахтован тем же лицом и также ждал груза.