Сергей Соломин - Под стеклянным колпаком [Избранные сочинения. Т. I]

Коваль вышел в ярко освещенный круг. Так загнанный волк выходит на загонщиков и, обернувшись к ним, угрожающе ляскает зубами.

Вся куртка Коваля была залита кровью, руки инстинктивно сжались в кулаки, злым огнем загорелись глаза, копной взлохматились длинные волосы.

И крикнула толпа, как один человек:

— Коваль — убийца! Коваль!

Передние сгрудились, бросились, как стая собак на зверя.

Коваль отпрянул, схватил лом, стоявший у стены, и стал в угрожающую позу.

Засвистел кем-то брошенный камень и пронесся над головой Коваля. Другой, третий…

Камни, куски дерева, все, что ни попадало под разъяренную руку, летело к одной цели — к человеку, с которым пришла покончить «всегда справедливая толпа».

Сильный удар свалил Коваля с ног, но он тотчас поднялся и, став на одно колено, мощным ломом раздробил череп близко подбежавшего колониста… Толпа взвыла и прибойный вал ее залил одинокую фигуру с поднятой над головой рукою…

Коваль защищался, как лев, нанося удары во все стороны. Ему удалось вскочить и отпрыгнуть к стене. Это предохраняло, по крайней мере, от нападений сзади.

Драться против многих ему случалось и раньше.

Он быстро оправился от неожиданности. Другой на его месте кричал бы: «Остановитесь! Я не виновен, убийца — не я»! И толпа быстро добила бы его в пылу озверения. После бы уже какой-нибудь рабочий, только что молотивший кулаками, топтавший ножищами жертву и по животу, и по груди, и по лицу, вздыхал трусливо-добродетельно: «Эх, грех какой!»

Коваль, раз началась драка, раз полезли на него с кулаками, перестал рассуждать, обдумывать. Почему, справедливо ли, об этом — после, а сейчас одна мысль: противопоставить мощную оборону крупного хищника стае гончих. И он расшвыривал нападающих, бил ломом по головам, дрался руками и ногами. Гнев кипел в душе его, но он знал тайну победы — не терять сознания, когда его потеряли другие. И он бил наверняка, по выбору, бил жестоко, чтобы противник сразу вышел из строя.

Но враг начал одолевать численностью. На место павших являлись десятки других. Трусы бросали камни издали. Уже Коваль изнемогал, силы его оставляли, кровью окрасилась рубашка, на лбу зияла рана. Еще натиск и толпа добьется своего, свершит свой «справедливый самосуд».

Коваль бросился вперед и с почти нечеловеческими усилиями пробил дорогу к дверям дома. Через мгновение он задвинул засовы.

Этот маневр ненадолго отсрочивал развязку, но дал возможность перевести дыхание и отдохнуть.

Толпа громила двери, лезла в окна…

Послышались новые голоса. Сначала резко-истерично прозвучал вопль Воскобойниковой:

— Пустите меня! Я хочу умереть вместе с ним!

Гудел умиротворяющий бас Бессонова, Эвелина старалась перекричать стоны и рев толпы…

Около самых дверей раздался стальной голос Уальда:

— Вы перешагнете только через мой труп!

Чутко настороженное ухо Коваля уловило признаки отлива. Кто-то рассуждал, кто-то уговаривал. Сквозь звериный ропот стали проскальзывать восклицания:

— Суд! Надо судить!

Коваль вздохнул полной грудью, утер кровь со лба и улыбнулся.

— Выскочил! Заговорили о суде… вон уже императрица взывает к разуму своих подданных… Бессонов заговорил о человечности… Уальд сторожит двери… Пошло на понижение! А ловко они меня сначала доспели!

Коваль откинул засов и впустил Уальда. Инженер сжимал в руке странной формы оружие, в котором все-таки можно было узнать пистолет.

— Ого! Да «господа» наши вооружены посерьезней, чем обыкновенные колонисты! Привилегия!

Уальд окинул Коваля холодным взглядом.

— Электрический револьвер для сторожей на станциях. Против белых медведей…

— А при случае и против людей? Эх, не было у меня этой игрушки! Показал бы я этим скотам!

Уальд слушал с каменным лицом, очевидно, дожидаясь прихода других.

Револьвер оказался и в руках Бессонова и еще у нескольких лиц из партии «ученых».

Коваля окружили.

— Что это? Арест?

— Да! — едва одерживая волнение ответил Бессонов. — Советую не сопротивляться. Вы заставите нас прибегнуть к силе.

— Я не так глуп. Вам, конечно, было бы выгодно подстрелить меня, как белого медведя. Я не сопротивляюсь, но нельзя ли узнать, в чем вы меня обвиняете?