Юрий Колонтаевский - Над островом чёрный закат. Хроники исступлённых

В столовой было на удивление пусто. Адам подошел к стойке, за которой суетилась маленькая проворная девушка-робот. Она подняла на него голубые стеклянные глазки, часто захлопала густыми ресницами, что следовало понимать как вопрос о номере варианта завтрака – роботам запрещалось заговаривать первыми.

– Пожалуйста, второй, – произнес Адам, стараясь, говорить как можно отчетливее.

– Нам заменили детектор, господин, – сообщила девушка приятным низким голосом. – Теперь мы легко распознаем даже неразборчивую речь, а вы говорите так четко…

– Ольга! – грубый гортанный окрик исходил неизвестно откуда. – Ты чего это разболталась с молодым господином? Делаю тебе замечание. Это уже второй случай, когда ты отлыниваешь от работы. Поторопись! Ты достукаешься у меня. Я, кажется, сдам тебя на запчасти…

– Не нужно на запчасти… – пролепетала Ольга. – Только не это. Я еще не отработала ресурс.

– Опять споришь? – Все тот же ворчливый голос угнетал.

– Будьте добры, оставьте девушку в покое, – попросил Адам вежливо. – Это я виноват. Нужно было остановить ее.

– Вы, молодой господин, не можете быть виноваты по определению. – Голос заметно смягчился. – Так и быть, по вашей просьбе я снимаю второе замечание. Приятного вам аппетита, господин выпускник, кушайте на здоровье.

Ольга уже протягивала поднос с дымящейся тарелкой пресной овсяной каши, тонким ломтиком подсушенного хлеба и чашкой утреннего кофе – второй вариант завтрака.

Адам принял поднос, оказавшийся довольно тяжелым, и подумал, как же справляется с ним хрупкая девушка. Но, опомнившись, сообразил: перед ним не живая девушка – робот, и рассчитана она на значительные нагрузки, многократно превышающие вес подноса. Тотчас в памяти явилась Тея, встала рядом с Ольгой, и он решил, что Тея очень похожа на робота.

В далекой юности он избежал пути низости и предательства. Тогда от падения удержал, отвлек поразительно своевременный рассказ отца о безжалостной расправе с прахом усопшего господина, чему тот еще подростком был свидетелем.

…Народ по обычаю в великом множестве набился в главный храм столицы, рассказывал отец, чтобы проститься с Владетелем. Сплотились тесно, не вздохнуть вокруг каменного ритуального стола, на котором покоились искусно размалеванные останки почившего, увернутые в государственный флаг. Рослые гвардейцы в оранжевых парадных мундирах, безоружные по случаю траура, упираясь изо всех сил, удерживали свободное пространство.

Но вдруг, когда торжественное прощание приближалось к концу, тишину храма взорвал молодой истошный вопль, яростно клеймящий покойника, призывающий немедленно разделаться с ненавистным прахом. Это был юноша. Его хула взорвала толпу, его ярость была неподдельной и страшной, поддержка – единогласной.

Прежде он часто видел этого человека в коридорах университетского пансиона. Обычно тот, отрешенный, стремительно проходил сквозь суматошную толпу студентов, ни на кого не глядя.

Люди, в мгновенье утратившие человеческий облик, смяли гвардейцев, разорвав цепь охраны, бросились к столу одновременно со всех сторон. Короткими стальными крючьями, скрытно внесенными в храм под одеждой, шалея от смелости, стащили смердящую плоть на камень пола и под дикий вой беснующейся толпы, мешая друг другу, проволокли через весь город до свалки ненавистный труп недавнего господина, которому поклонялись еще накануне, отдавая царские почести. И бросили там на потребу шакалам – в те смутные весны их расплодилось великое множество…

Этот страшный рассказ отца удержал его от открытого бунта, когда явилась уверенность, что Владетель, ни на шаг не отпускавший его от себя во все время затянувшегося умирания, ни за что не оставит его, молодого и сильного, жить дальше. Приближенный робот, с которым он коротал время дежурства за игрой в шахматы, предупредил, что уже принято решение о большой чистке в ближнем круге, и если он рассчитывает уцелеть, надобно спешно уносить ноги.

Он не воспользовался советом железного друга, а осторожно подумал, что не бежать нужно – некуда, всюду достанут, а поспешить, пока есть доступ к телу, и облегчить страдания дряхлого старца. Но эта мысль, к счастью, не стала делом.

Спустя несколько дней старик мирно затих, не проснувшись после дневного сна. Вместе с его смертью вернулась воля и с ней надежда. Однако преступная неосуществленная мысль, занозой застрявшая в памяти, долгую жизнь не оставляет в покое, продолжая смущать.