Жюль Верн - Михаил Строгов (сборник)

– Ого! Видно, ты, батюшка, не знаешь, сколько верст-то до Иркутска?

– Знаю.

– И идешь пешком?

– Пешком.

– Ну ты еще ничего, а барышня-то как же?

– Это моя сестра, – поспешил назвать ее этим именем Михаил.

– Да, сестра твоя, батюшка! Но поверь мне, ведь ей ни за что не дойти до Иркутска!

– Послушай, друг, – отвечал Михаил Строгов, подходя к нему. – Татары нас ограбили, что называется, дочиста, у меня нет ни копейки, чтобы тебе заплатить. Но если бы ты был так добр, посадил бы к себе мою сестру! Я пошел бы пешком, даже, если нужно, побежал бы! Я не задержал бы тебя ни на час…

– Брат! – воскликнула Надя. – Я не хочу… я не хочу! Послушайте, мой брат слепой!

– Слепой? – переспросил молодой парень, сочувственно поглядывая на Михаила.

– Татары выжгли ему глаза! – отвечала Надя.

– Выжгли глаза? Ах бедняга! Я еду в Красноярск. Садись и ты вместе с сестрой в мою бричку. Ничего, малость потеснимся, да зато все втроем усядемся. Собака пусть бежит. Только предупреждаю, я еду тихо, боюсь замучить лошадь.

– Как тебя зовут? – спросил Михаил.

– Меня-то? Николаем Пигасовым. А что?

– Я никогда не забуду твоего имени, – отвечал Михаил.

Кибитка тронулась. Лошадь, совсем не понукаемая Николаем, бежала иноходью. Если Михаил Строгов ничего не выигрывал во времени, то зато Надя могла хоть немного отдохнуть. И действительно, усталость молодой девушки была так велика, что, убаюканная равномерной тряской телеги, она заснула как убитая.

Михаил с Николаем уложили ее как только могли покойнее и удобнее. Добрый парень совсем расчувствовался.

– Какая она красавица, – сказал он.

– Да, – отвечал Михаил Строгов.

– Ну, батюшка, ведь это того, уже очень храбро! А если так посмотреть на них, какие эти малютки хрупкие да слабые! А вы издалека идете?

– О да, издалека.

– Бедные! Небось тебе было больно, когда глаза-то жгли?

– Конечно, больно, очень больно, – отвечал Михаил.

– Ты не плакал?

– Плакал.

– Я бы тоже заплакал. Подумать только, что никогда не увидишь тех, кого любишь. Но зато они вас видят. Это, пожалуй, тоже утешение.

– Да, может быть! Скажи мне, приятель, – спросил его Михаил Строгов, – тебе никогда не приходилось встречаться со мной где-нибудь?

– С тобой, батюшка? Нет, никогда.

– Видишь ли, я спрашиваю оттого, что твой голос мне кажется знакомым?

– Посмотрите-ка! – воскликнул смеясь Николай. – Он знает мой голос! Быть может, ты спрашиваешь это нарочно, чтобы только узнать, откуда я еду? Что же, я скажу тебе. Я еду из Колывани.

– Из Колывани? – в свою очередь, воскликнул Михаил. – Ну, значит, я там тебя и видел. Ты был на телеграфной станции?

– Очень возможно, – отвечал Николай. – Я там жил и служил чиновником.

– И ты оставался на своем посту до последней минуты?

– Гм! В эту-то минуту мне и надо было там быть.

– Это было в тот день, когда двое иностранцев, англичанин и француз, поспорили с деньгами в руках, желая один опередить другого у аппарата, и англичанин телеграфировал первые стихи из Библии.

– Может быть, батюшка, все может быть, только я этого что-то не помню.

– Как ты этого не помнишь?

– Я никогда не вникаю в смысл телеграмм, которые мне приходится отправлять. Мой долг – забывать их как можно скорее.

Этот ответ вполне обрисовывал, что за человек был Николай Пигасов.

Кибитка между тем понемножку подвигалась вперед. Михаилу Строгову желательно было бы ехать поскорее, но Николай и его лошадь, как видно, не привыкли торопиться. Лошадь три часа бежала, затем час отдыхала, и так продолжалось день и ночь. Во время остановок лошадь паслась, путешественники закусывали в обществе Серко. Телега была снабжена провизией, по крайней мере, человек на двадцать, и Николай радушно угощал ею своих новых знакомых. После целого дня отдыха силы понемногу стали возвращаться к Наде. Николай все время следил за тем, чтобы ей было удобно и покойно.

22 августа кибитка подъехала к селу Ачинску, находившемуся от Томска в ста восьмидесяти верстах. До Красноярска оставалось еще сто двадцать верст. За шесть дней, что они были вместе, Николай, Михаил Строгов и Надя нисколько не переменились. Один был по-прежнему невозмутимо спокоен, двое других, напротив, постоянно тревожились, думая о том, что вот скоро настанет та минута, когда возница покинет их. Михаил Строгов видел все глазами Николая и молодой девушки. Оба по очереди описывали ему подробно и местность, и все, что встречалось им на пути. Он знал, когда они проезжали через лес, когда через равнину, когда в степи виднелась избушка или на горизонте показывался какой-нибудь сибиряк.