Матвей Рахвалов - Хроники Сестёр. Хроника Вторая. Часть I

Неопрятным ребятам в жёлтых кофтах было легко. Делов-то – эпатируешь себе публику да сбрасываешь Пушкина с чего угодно. Отталкиваешься, принципиально открещиваешься от своих современников (жили же люди!) Толстого и Чехова – в наше время такой номер не пройдёт. Кого обзывать старьём? Если живые классики, получается, вроде как – Пелевин с Сорокиным?..

Произведение (жанрового определения у него нет или пока нет, поэтому будем его называть скромно «текст») сибирского (но не имеющего никакой связи с так называемым «сибирским текстом» незабвенных В. Астафьева и В. Распутина или забвенных иных) писателя М. Рахвалова – безусловно, и есть попытка создания ни много ни мало – нового искусства слова. Без разгульного размежевания с традицией, но при этом мучительно, трудно (прежде всего для творца, а вместе с ним и читателя) стараясь сконструировать мир, лишённый самых корней – слова и словаря. Это не эпатаж молодого писателя, который хочет быть замеченным с помощью того, что он очень не такой как все. Если прочитать то́, что М. Рахвалов писал раньше (а это и немалый корпус лирических текстов, и малая проза, и драматургия модернистского толка), становится очевидным: «Прах» – результат долгих творческих поисков и (через годы) понимания того, что прежние формы, методы и стили в литературе больше не могут приносить нового потомства.

Тому, кто готов приступить к чтению, надо быть готовым: текст очень закрытый, недружелюбный к читателю, но это обязательное условие, это принципиальный момент в эстетике и поэтике. Потому в его закрытости, выборе словаря (утраченного миром – миром героев произведения – Прахом, Сестрой и другими, или, может, растворившемся и тем самым исчезнувшем в мире нашем, пронизанном буквально физически информацией, которой стало так много, что не стало вовсе?) и состоит главная специфика.

Но в процессе чтения (не сразу) начинается интуитивное понимание. Ощущения примерно как при чтении текста на иностранном, но родственном родному языке: есть общее интуитивное ощущение, какие-то общие лингвистические ситуации складываются в голове, но сложить в целостную картину это очень сложно. Однако ведь она и не нужна! сам мир «Праха» тотально разъятый. И собрать его должны трое: герой, автор и читатель в процессе своей «трудной работы – жить». Поэтика как бы подыгрывает содержанию: текст для читателя настолько же сложен, насколько тексты старого мира сложны для Сестры, и читатель ставится автором на место героев, чтобы вместе с ними пройти общий путь.

Парадоксально (или наоборот – закономерно), но при этой лингвистической сложности образы «Праха» весьма пластичны. В сознании в процессе чтения интуитивно появляются картинки. Поэтому очень хочется визуализации – надеюсь, М. Рахвалову повезёт и он найдет своего соавтора-художника. Возможно даже в стилистике комикса. Или, скажем, что-то напоминающее некоторые кадры из фильмов К. Лопушанского – советский такой постапокалипсис. Образы видятся как черно-белые, причём даже когда в тексте – много цвета, но с этим, может, разберётся более качественно визуализирующий образы читатель. Цвет почему-то видится только словом, хотя автор очень много работает с цветовыми образами, но они скорее отражение мыслей и ощущений героя – Сестры Второй Хроники.

Очевидно, что для М. Рахвалова – это манифест. Как манифесты футуристов, но исходный посыл, художественная задачи иная: совершенно нет пафоса разрушения прежней культуры и строительства новой с нуля. Это ситуация разрушения (как скоротечной катастрофы, вроде зомби-вируса или ядерной войны) культуры, самого языка, памяти человечества – и преодоление этого разрушения, но не банальным восстановлением утраченного (ибо именно самая прежняя культура и есть причина этой катастрофы), а его постижение из этой новой ситуации после-конца-света.

И как в любом манифесте, нельзя обойтись без отдельного описания уже человеческим, понятным, НАШИМ языком задачи, которую перед собой поставил автор. Хотя такое (предисловие? не знаю, как это могло бы быть названо), с другой стороны, разрушило бы самую суть текста. С другой стороны, ведь Толстой написал же эпилог к «Войне и миру», хотя его философия истории более-менее грамотному читателю понятна и без этого длинного аппендикса к великой эпопее. Поэтому автор принял волевое решение – такое предисловие должны написать читатели. Автор в своём произведении – Бог, так что вот мы и пишем. А вы – читайте! Тем более, что это явно только начало Большого текста. Хочется вместе с героями пройти мучительный путь и в конце его обрести новый – ясный и отчётливый – новый мир новой литературы.