Василий Лягоскин: Молилась ли ты на ночь?.. Ох уж эти женщины! Часть пятая, последняя

– Ну, точно в такую же мы с Дуньязадой выносили на суд зрителей свое нетерпение и ожидание смерти…

Дрожь, которая покрыла его всего, была вызвана не так холодом осенней ночи, как внутренним ознобом, а еще – ожиданием реакции Валентины Степановны на такой фривольный наряд супруга. Но никакой реакции не было; во дворе царила ночь, и разглядеть Николаича мог разве что Герой. Но он хозяина в золотом обличье уже видел – в полусумраке дольмена. Кошкин даже чуть обиделся – надо же, так страшился предстать перед близкими ему людьми героиней восточной сказки, а тут такой облом!

Слуг в коттедже Кирюхиных не было. Пока. Вместо них огнем заведовал сам хозяин, Николай. А свечи заменили уличные светильники, стилизованные под старину. Они как-то удачно сгруппировались вокруг огромного плоского камня, элемента дизайнерского замысла неведомого мастера. А может не замысла, а умысла – потому что, задумай Кирюхины, вслед за соседями (пока только в мечтах Валентины) расширить огород, выковыривать эту каменюку отсюда пришлось бы бульдозером. Теперь же Виктор Николаевич легко запрыгнул на постамент, превращенный им в танцпол, замер на несколько долгих мгновений, словно дожидаясь аккомпанемента и…

Музыка действительно заиграла – в душе; там же, где восторженно выкрикнула: «Ах!», – Дуньязада. Именно она пряталась где-то в районе пяток, но не могла не вылезти из своей захоронки, когда начался танец.

– Не мешай! – грозно шикнул на нее Кошкин, начиная движение сам, без подсказки.

Это было величайшим мастерством! Чудом; шедевром танцевального искусства – сыграть спектакль длинною в жизнь на пятачке площадью в два квадратных метра. Зрители, воздух, вся Вселенная замерла, не решаясь даже дыханием помещать мастеру танца. Только сверкали в огнях светильников пять пар глаз, и ярче всех – Валентины.

И вот он, обычный школьный учитель истории, лежит, словно бездыханный, на прохладном шершавом камне (явно сородиче стен и крыши дольмена), а тишина все звенит невидимой струной, натянутой так, что – коснись кто ее кончиком пальцев – и она лопнула бы с протяжным стоном… И она действительно взорвалась – шквалом аплодисментов и гулким лаем, словно не четыре соседа и собака сейчас рукоплескали Кошкину, а, по меньшей мере, стадион «Маракана»!

Продрогшего, смертельно уставшего Кошкина увели в дом, укутали теплым байковым халатом, сладко пахнувшим парфюмом Людмилы, и сунули в руки огромный бокал с «Хеннесси». А потом угостили еще и сюрпризом. В углу большой уютной залы, сейчас погруженной в полумрак, стоял огромный телевизор с новомодным вогнутым экраном. Он вдруг засветился (когда к нему подошел Николай) и Николаич забыл про коньяк, и про все остальное. Потому что на экране он увидел собственный танец. Он смотрел, не отрываясь, от чуда, сотворенного собственными руками… нет, – в первую очередь ногами, животом, и остальными частями тела – пока Валентина не ткнула пальцем в нижний угол экрана и не пропела; ласково-угрожающе:

– А это что такое, Николай, свет Иванович?

– Это? – впервые на памяти Кошкина смутился сосед, – это я успел запись в интернете выложить. На платном сайте, кстати. Так что каждая цифирка сейчас означает один просмотр, а заодно и по пятьдесят центов – поровну Кошкиным и Кирюхиным. Справедливо?

Николаич, наконец, отхлебнувший из бокала, хотел поначалу возмутиться – почему поровну? Я плясал, потел… Потом он вспомнил про скандалы в шоу-бизнесе, про жалобы самых известных актеров и певцов, которых их агенты обдирали, словно нитку (это сами певцы так утверждали) и кивнул головой: «Справедливо». Скорее всего, это «Хеннесси» ему мешал разглядеть, что там показывают цифирки, мелькающие с немыслимой быстротой. Но нет – Валентина пока из своего бокала не пила, но тоже покачала головой, не в силах уследить за числом почитателей талантов ее мужа. Она лишь прошептала зачарованно:

– Как на ток-шоу у Владимира Соловьева. Только там цифры разглядеть спокойно можно… даже когда Владимира Вольфыча приглашают…