Василий Лягоскин - Молилась ли ты на ночь?.. Ох уж эти женщины! Часть пятая, последняя

И опять Кошкину показалось, что кто-то посторонний негромко хихикнул в глубине души – в то время, как сам он тупо разглядывал золотой колокольчик, неведомо как прицепившийся к пупку. Следующего движения, тоже машинального, он себе так никогда и не простил. Пупок дрогнул, вызвав нежный перезвон, а следом за ним и весь живот, ничем не напоминавший девичий, с гладкой персиковой кожей, тоже погнал по себе круговую волну. Голосок в груди теперь счастливо завизжал, и перед изумленными зрителями свершилось таинство танца живота – настолько завораживающее, что даже сам Николаич уставился в изумлении на эту часть собственного организма, сейчас явно подверженную чужому влиянию.

Первой захлопала Людмила; потом к Виктору Николаевичу бросилась родная жена – наперегонки с Героем. Смышленый щенок, конечно же, уступил место даме. Может быть, чтобы не быть затоптанным. Смущенный историк едва вырвался из жарких объятий и протянул колокольчик Николаю, который так и стоял, держа дорогущий, но такой легкомысленный наряд в пригоршне…

Пар в бане у Николая был жарким, но необычайно приятным и легким.

– Это все вода, – объяснил он Николаичу, – вода из своей скважины – очень мягкая и вкусная. А мы сейчас в нее для аромата и бодрости духа пивка добавим.

Виктор Николаевич уже лежал на полке в ожидании сеанса березово-дубово-можжевеловой терапии.

Кошкину пива было не жалко. В предбаннике, на столе, рядом с тлеющим камином чего только не было; спиртное в том числе. Сейчас же главным для него стал вопрос: «Что же это за поэма, или проза готовит меня к новым испытаниям?». Он охнул, когда по ногам, а потом по спине прокатилась волна горячего воздуха, который гнала первая – березовая – пара веников. А вот они и сами обрушились на спину Николаича обжигающим бархатом листьев. Историк поначалу покряхтывал, а потом не выдержал, застонал от неземного блаженства. Единственно, чего не хватало ему сейчас, в отличие от такого же действа в парилке Новгород-Северского князя – это мимолетных, бросающих в еще более жаркое забытье прикосновений распаренных девичьих тел.

Зато сосед, тоже насладившийся ударами веников в не таких умелых и крепких, как у него самого, руках Николаича, одарил его занимательной беседой. Но уже в предбаннике, за бокалом красного сухого вина.

– А что, «Хеннесси» не было? – вскинулся Кошкин.

– Ты что, Николаич? – укоризненно посмотрел на него сосед – какой коньяк?! Нам же еще париться! Нет – вино, только вино. Чилийское; привезли на заказ. И стоит, кстати, дороже «Хеннесси».

Вино действительно было замечательным. Оно обволакивало сразу и легким, и колдовским облаком. Еще более зачаровывали слова Николая.

В общем, слова ли соседа были тому причиной, или коварное вино… но Николаич, наконец, поддался на уговоры и согласился повторить свой танец. Да не просто повторить, а предварительно облачившись в наряд арабской танцовщицы. Николай с щедрого плеча (вообще-то с другой части тела) протянул ему крохотные плавки телесного цвета; это вместо семейных трусов в горошек, которые обычно скрывались под трениками. Так что, под юбочкой из золотых цепей можно было вообразить… все что угодно.

– И не только вообразить, – вспомнил последнее свое приключение Кошкин, – но и увидеть – стоит только посильнее закружить в танце.

Теперь уже никто и ничто не могло остановить его. Николаич вдруг осознал, что это не сосед, и не вино с предгорий Анд заставило его решиться на такой безумный эксперимент. Нет! Это его собственная душа требовала безудержного движения в танце… ну и еще кто-то, кто сейчас в нетерпении потирал ладошками, по-прежнему прячась в душе Кошкина от ее хозяина.

Золото на удивление послушно расположилось на мужском теле, превратив Николаича в настоящую пери. А за этим действом наблюдал с отвисшей челюстью Николай. Он даже бросился впереди готового к «бою» соседа, открывая перед ним низкую дверцу.