Ирина Ярич - Командировка в Рим

– А я и не отдаю, – откровенно и нагло вставил Мальв Преп, аккуратно разламывая фазана.

– Ну, ты богат, поэтому и силён, и свою волю гнёшь, – сказал Марк.

– Поэтому и богат, что не спешу налоги оплачивать.

– Налоги велики, но не меньше огорченья и хлопот доставляет бегство рабов, – сказала Юста, отщипывая от куска свинины, который она держала в руках.

– Да, что рабы! Колоны и ремесленники из поместья убегают! – добавил Гален Домиций, раскрывая створки моллюска. – Они жалуются, что им тяжело жить! А нам легко? И куда они бегут?! К варварам!

– Варвары! Они заполонили весь Рим! Уже римляне выглядят как варвары, вон мои сыновья тому пример – одеты по варварской моде! – Мальв Преп кивнул на Фому и Фабла, которые одеты в брюки и рубахи с рукавами.

Я слушал своих гостей, а сам частенько бросал взоры на Ксению и удивлялся, почему трое юношей на неё не обращают внимания. Она такая хорошенькая. Епифания, иногда поддакивая, соглашалась с кем-нибудь из гостей. Мать с дочерью – красавицы: у Епифании тёмно-каштановые волосы густо посеребрены, особенно у висков; Ксения, на первый взгляд, похожа на мать, только глаза у неё не светло-карие, как у матери, а цвета небесного свода в прохладный, но солнечный день и волосы светло-русые. И такая она вся хрупкая, нежная. Именно такими я и представлял римлян. Но кроме этих двоих внешность остальных моих гостей, да и тех, что я видел на улицах Рима, будто вытесана топором или неумелой рукой. Где же хвалёная римская красота? Мне захотелось узнать о Ксении побольше, она мне напоминала что-то родное и знакомое. Я недоумевал. Потом понял: она похожа на русскую, как ещё говорят, у неё славянский тип. Ведь есть в лицах русских людей что-то такое, что отличает их от иностранцев. Видимо, природа или Бог продолжали со мной свои игры. Во мне проснулся интерес к Ксении и её семье. Но как с ними поближе сойтись, я ещё не придумал, наверняка, – это не просто. Явно чувствуется, что Епифания с дочерью держат дистанцию с остальными, я имею в виду тех, кто присутствовал у меня на «вечеринке». А мне хотелось бы общаться с ними запросто. Я надеялся, что время, хоть в этом случае, будет на моей стороне.

Только успел я распрощаться с гостями после обеда, как часа в четыре дня меня навестили шесть человек, рассыпаясь в поздравлениях благополучного возвращения, и всё повторяли льстивым тоном, от которого становилось тошно: «Здравствуй хозяин, здравствуй царь!». Спрашивали, нет ли у меня поручений для них. Они извинялись, что не пришли утром, как это положено, потому что поздно узнали о моём прибытии в Рим. С помощью старого слуги дома Тетра мне удалось их выпроводить. Посетители, так называемые клиенты, по сути, не столько приживалы, сколько нахлебники, не желающие работать и обеспечивающие себя тем, что шатаются по богатым домам, ищут покровительство у состоятельных хозяев. Я их хотел прогнать совсем, но Фиделис и Тетр рассоветовали, объяснив, что количество клиентов, так же как и количество рабов и колонов, говорит о состоянии римлянина. И чем их больше, тем больше уважения к их хозяину. Пришлось уступить, хотя мне эта система и не нравилась. Что ж, со своим уставом в чужой монастырь не ходят. Потом слуги принялись укладывать и упаковывать товары для отправки во дворец императора.

Утром следующего дня я в резной колеснице, запряжённой двумя лошадьми, направился к дворцу. За мной следовала повозка с грузом, которой правил Тетр, а рядом с ним сидел Фиделис. Мы приближались к Палатинскому холму, где располагалась резиденция императора. Тесных бедных кварталов поблизости нет. Вокруг только роскошные дома богачей, дворцы императоров, храмы и базилики. Красота, мощь и величие обступают со всех сторон. Я уже ощущал гордость за это каменное великолепие.

Тетр оставил вместо себя Фиделиса, а сам перебрался ко мне в колесницу и направил её по знакомой дороге к известному ему входу. Так как я всё ещё «страдал потерей памяти», то «мои» слуги взяли дело в свои руки. Они оба бывали здесь со «мной» раньше.

Со слугами мне повезло, по правде сказать, слугами их не считал, а относился как к служащим. Иначе не мог. И если бы им вздумалось выдвинуть какие-нибудь требования, то я постарался бы облегчить им жизнь и удовлетворить запросы. Ну, а, если бы у меня не было такой возможности, то честно признался бы в этом и предложил выбор: остаться или искать для себя место получше. На каком основании я могу заставлять прислуживать себе? Забегая вперёд, скажу, что, рискуя быть непонятым и не признанным в римском обществе, я дал всем «моим» рабам вольную. Имел ли я право распоряжаться чужой собственность? Не знаю, и одобрил бы меня настоящий их хозяин? Возможно, что и нет… Я не выношу раболепия, чинопочитания. Конечно же, я не афишировал свои взгляды. И на недоуменные вопросы соседей: «Почему рабам дал вольную?», отвечал: «Блажь моя такая». Вот этим-то никого не удивишь, странные капризы – почти норма жизни богачей. С верующими во Христа было проще, потому что они считали освобождение раба равносильно освобождению души.