Ирина Ярич - Командировка в Рим

© Ирина Ярич, 2016

ISBN 978-5-4483-5984-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Прошлым летом мы с Максимом, моим другом отдыхали на Байкале, который манил нас ещё с детства, но выбраться туда раньше было недосуг. Наконец, наши отпуска совпали, и мы купили двухместную палатку, резиновую лодку с вёслами и отправились на перекладных к знаменитому озеру.

Озеро! До чего же образный наш русский язык! Первая и последняя буквы – маленькие окружности, и само это короткое слово представляется окружностью. У меня, во всяком случае, слово озеро ассоциируется с чем-то округлым, заполненным водой. А Байкал?! Вы видели его на карте? Где же тут округлость?!

Другие называют Байкал морем, потому что оно огромно. Но согласитесь, привычно, когда море солёное и ещё лучше, если оно сообщается с другими морями бòльшими по величине и объёму проливами или прямо переходит в океан. Пресноводный Байкал, если поместить в европейскую часть России, протянулся бы от Москвы до Санкт-Петербурга и соприкоснулся бы с Финским заливом.

На мой взгляд, правильнее считать его водохранилищем. Опять замечательное и ёмкое слово и соответствует Байкалу, как природному хранилищу пресной воды.

Мы с другом, конечно же, знали, что это озеро огромно, но когда, наконец, приблизились и остановились на его каменистом берегу, Байкал поразил нас величавой красотой и мощью. Погода стояла тихая, солнечная и на синих водах серебрилась рябь. Пошли по берегу, который всё тянулся и тянулся, а потом словно уходил под воду, накрытый сизым туманом. Обойти эту водную ширь – как было бы здорово! Но наши отпуска коротки для подобного похода.

Мы отдыхали там, где Байкал окружают горы, составляющие хребты, что простираются вдаль, извиваясь и разветвляясь. У их подножия пушистые лиственницы чередуются с разлапистыми елями и окаймляют изумрудной дугой водную синь. Высокие зонтики сосен с шелушащейся корой цепляются крепкими корнями за сыпучие склоны, а конусообразные макушки кедровых сосен, красуясь длинными иглами, взбегают к горным вершинам. Не раз мы плавали по озеру к многочисленным островкам, ловили рыбу.

Однажды мы заметили, что сизые тучи могут принести бурю и укрылись, нашли более-менее укромное местечко для палатки у скалы. И действительно разразился сильный шторм, который на наше счастье бушевал недолго. Ветер разорвал и разметал тучи, и снова засияло солнце. На берегу оказалось несколько рыбёшек, выброшенных штормом. Они у нас на глазах стали уменьшаться, словно худели или как будто таяли. Местные жители на наши расспросы ответили, что это живородящие рыбки голомянки, и что под солнечными лучами плавится их нежный жир, который содержит витамины и вообще очень полезен.

Уже три недели отдыхали среди первозданной природы. После загазованной и душной атмосферы мегаполиса Прибайкалье показалось нам раем. Солнце не жгло, не палило, а мягко ласкало лучами, делая приятным и уютным наше пребывание. С восхода округу заполняли трели птиц. Эти птичьи переговоры не смолкали до заката. Воздух настолько чист и свеж, что, казалось, и сам зазвенит. А вода удивительно вкусная и необычайно прозрачная, дно видно даже на глубине в несколько метров. Дивный край нас очаровал. И мы сами словно оттаяли. Исчезли нервозность и раздражительность. Потянуло на откровения.

Через несколько дней заканчивались наши отпуска, уезжать совершенно не хотелось, окружающая природа действовала умиротворяюще. Стали приходить мысли, верной ли дорогой иду среди городской суеты, устремляясь к карьерному росту? То над чем не задумывался и считал само собой разумеющимся, теперь выглядело сомнительным.

Ещё и Максим огорошил меня своей фантастической историей. Подумать только почти год скрывал, но с другой стороны и как расскажешь, ведь никто не поверит, скорее, сочтут ненормальным. Последние несколько месяцев, после возвращения его из очередной командировки замечал, что с ним что-то не так, Максим стал более замкнутым, неразговорчивым, задумчивым, более серьёзным, хотя куда ещё более, но всё же. Конечно, я пытался расспросить не из любопытства, а как-то отвлечь, но Максим не рассказывал. Я не лез в душу, по себе знал, что назойливость только раздражает и нисколько не облегчает печаль. И вот в один из тихих вечеров, когда мы сидели у костра, а вокруг дышала природа, у Максима прорвалось то, что давило его эти месяцы, да что там, почти год.