Сен ВЕСТО - ПРОГНОЗ ПОГОДЫ НА УТРО. Сказка для всё познавших

Достаточно темное время суток.

Шуршание камушков.

Скудное освещение и мрачная перспектива удачно дополняли доисторическую отчужденность сюжета, простота обстановки с иносказательностью от этого только выигрывали. Одинокий ни к селу ни к городу торчавший на пологом пригорке, устремляясь куда-то прямо под синее небо, перекошенный деревянный косяк и рассохшаяся черного дерева (или чего-то, напоминавшего почерневшее от времени и осадков ноздреватое дерево), наглухо запертая дверь выглядели так, словно были тут единственными предметами обихода реальности: все остальное, включая и синее невозмутимое небо, и неподвижный лес с запахом горьких трав, казались лишь условием, необходимым и оговоренным дополнением к деревянному косяку. Ничего там дальше, за этим перекошенным косяком не было, если не считать леса и далекого горизонта, не было даже обязательного в подобных случаях утоптанного истертого крылечка, не говоря уже обо всем остальном. Он просто стоял в траве, как стоит всякий достаточно ровно поставленный дверной косяк, словно стоял тут время от времени всегда. Внимание еще на какой-то момент удерживало в поле зрения поваленный здесь же абзац с начертанным мелом похабством, но затем охотнее возвращалось к лукавому чертику изголовья (или к чему-то, что напоминало чем-то лукавых чертиков), где было посвободнее глазам и не так знобило. Замысел устроителей был реализован великолепно: по обследовании прилегающей экспозиции крепло сильнейшее подозрение, открывалась ли Дверь вообще когда-нибудь. Чертика венчали сложенные в неясный кубик Меандра такие же абстрактные небесные кубики, терявшиеся на недосягаемой высоте в иссине-голубой неопределенности, и еще несколько ниже и на отшибе проглядывало что-то там такое полустертое, безликое, не вполне уместное, отдаленно напоминавшее изжеванное временем, безжалостное в лучшую бытность свою оглавление хорошей книги, на котором теперь от руки мелом небрежно было начеркано: «…Память человечества» и «…концепция: Будущее» – и дальше размашисто, крупными буквами, тоже от руки мелом, так чтобы стало наконец видно издалека: «…упа НЕТ и НЕ будет». Чего нет и чего не будет – понять было уже нельзя, надпись была совсем вытертой. Все вместе это естественным невинным образом сменялось прозрачно-сырообразным ломтем луны: на ее голубоватом фоне еще суетно шныряли неутомимые вампирусы, которым в действительности давно была уже пора спать.

Подле отсутствующего крылечка с видом крайней степени утомленности в жестах и на породистом челе возник сдержанно жующий широкобедрый господин без пиджака. По его широкому лицу все сразу понимали, что размышлять ему в настоящий момент приходилось о чем-то привычном и, вместе с тем, наболевшем, глубоко трагичном по своему содержанию, отвязаться от которого он уже отчаялся. Слегка прикрывая веками успокоенные глаза, измученный неблагоприятным стечением обстоятельств представитель некоторое время с болезненным выражением обозревал весь представший его взору ландшафт, и то, что он наблюдал, видимо, также не сулило ему особых перспектив.

Какой-то случайный прохожий, задержав шаг и развернув свое круглое, как блин, озадаченное лицо под прямой угол к изъеденной тенями груде глыб, вздымавшихся неподалеку, очертаний жутковатых, сутулых и грубых, на манер гранитных искусственных образований острова Пасхи, долго всматривался, словно соображая, где это все он мог видеть раньше, и, сохраняя поворот головы и негнущийся шаг, вскоре скрылся за сумерками.

Хоругви были тоже. Кто-то сосредоточенно хлопал в ладоши, к чему-то напряженно прислушивался, ожесточенно сплевывал промеж ладоней, шептал, хлопал еще раз и снова к чему-то прислушивался. Кем-то с неподдельной тревогой – достаточно ли хорошо то заметно на общем фоне? – поправлялось двумя пальцами на животе некое странное перекрестье на стальной цепи. Аналогичные перекрестья поправлялись, но без особого успеха, и дальше по передовым рядам тугих животов, поясов, рук и грудей, с различной степенью нарушений причинно-следственных связей и последствий для окружающей среды, – и только бегающие влажные зрачки, сопровождавшие, когда это было возможно, вещицу в ее эволюциях, оставались одними и теми же, полными отражений дверей и требовательной любви. Кто-то сосредоточенно изучал, поддерживая обеими руками и шевеля слипшимися губами, припухлый томик – и просил одного, кто-то в очередной раз просматривал (не без видимого удовольствия) ежемесячное собрание гороскопов, и ожидал того же. Третий ничего не просил, глядя перед собой, прищурясь, как на яркий свет, бьющий в застекленное прорезиненное окошко лазерного прицела, но должен был кончить тем же.