— И вы занялись общей теорией поля?
— Да, общей теорией поля.
— По-вашему, это согласуется с вашими обязанностями перед обществом?
— Вполне. Общая теория поля — сегодня задача номер один.
Соколов подошел к портрету Эйнштейна и, показав на него, сказал:
— Он тоже занимался общей теорией поля. Не год и не два, а сорок лет. А когда в воздухе запахло войной, он написал президенту Соединенных Штатов Америки, что нужно немедленно заниматься атомной бомбой, или, говоря вашим языком, прикладной белибердой.
— Он не писал письма, ему предложили его подписать. Писали другие.
— Его подпись стоит многих томов некоторых сочинений. Он был стар и слаб. Но он был за то, чтобы атомная бомба не попала в злые руки. Это был вопрос его совести.
— Бомба все равно попала в злые руки.
Соколов вздрогнул.
— Мне не нравится ваша аналогия, Валерий Антонович.
— Мне не нравится ваша. Вы рассматриваете только первую половину истории. А я — всю историю в целом.
Соколов и Котонаев уставились друг на друга. Для Соколова сейчас раскрылось еще что-то новое и более глубокое, чем он предполагал. Обычно живое и моложавое лицо Котонаева стало морщинистым и каменным. Нет, он не был таким молодым, как казался! Скорее, он был стар, слишком стар…
— Жизнь устраивает нам экзамены, Валерий Антонович. Жестокие, беспощадные экзамены. На самом первом вы провалились. Вы не знаете, что такое личное и что такое общественное. И вы не понимаете роли ученого в современном обществе, у нас и там…
— Куда ж мне, я ведь беспартийный.
Соколов лихорадочно застучал пальцами по столу и сдавленным голосом произнес:
— Это чувствуется. Во всем. Впрочем… — Он подошел к Котонаеву вплотную. — Об этом разговоре знаем только мы с вами. Я не верю, что вы так думаете. В вас говорит личная обида, мелкая и ненужная. Подумайте хорошенько, как вы себя будете чувствовать, если первыми это сделают они. Если народ узнает, что в наше поражение вы внесли хоть микроскопическую толику, вас забросают камнями. «Рассвет» касается всего человечества, и камней может оказаться очень много… Я вас жду в институте. До свидания.
— Николка! Молчальник! — воскликнула Нонна и бросилась ему навстречу. Наконец-то прибыл. Без тебя все остановилось. От безделья онемели мозги. Скукота, как на лекции о любви и дружбе. В камерах ускорителей летают мухи. Их называют космомухи!
Он осторожно освободился от ее объятий.
— Неужели все правда?
— Ну, может быть, мухи в камерах и не летают и даже не дохнут. Но, честно говоря, Николка, в атмосфере идейный вакуум. Я никогда не думала, что физики, как лакмусовая бумажка. Стоит гениальным руководителям скиснуть, как все начинают синеть.
— Ну, а чем все это время занималась ты? Между прочим, лакмус от кислоты краснеет, — поправил ее Молчанов.
Она подошла к какой-то развороченной ламповой схеме и небрежно ткнула в нее пальцем.
— Вот. Смонтировала новый логарифмический усилитель. И вот еще привела в порядок счетчик, не знаю, пригодится ли… И еще…
— Что еще?
— Думала о тебе…
Николай пропустил это мимо ушей. Она всегда такая, эта Нонна…
Он посидел за своим столом, поднялся и подошел к окну. Волейбольная площадка была засыпана грязным снегом, за ней виднелись черные кустарники. Унылый, безжизненный пейзаж… У самой ограды возвышалось здание механического корпуса и высокая башня, в которой были водокачка и трансформаторная станция. Ограда проходила по кромке глубокого оврага. Летом его склоны зарастали дикой малиной, ежевикой и крапивой. Во время обеденного перерыва девчонки ходили туда собирать малину.
Он посмотрел внимательно на Нонну. Она немного похудела, лицо не выглядело таким круглым, как раньше, а глаза… Действительно, как это раньше он не замечал ее глаз? Большие, светло-серые и честные-пречестные… Как у совсем маленького ребенка.
— Можно, я теперь буду работать с тобой?
— Это необходимо согласовать с директором, ты ведь другую работу ведешь.
— Очхор!
И она убежала.
Молчанов задумался и не заметил, как возвратилась Нонна.
— Пляши! Львов разрешил мне работать с тобой даже вечером.
— Разрешил? Зачем?
— Чтобы тебя развлекать. Чтобы ты не засыпал. Чтобы тебе было приятно!
Николай схватился за телефонную трубку, но девушка прямо перед его глазами развернула зеленую книжицу, ночной пропуск точь-в-точь, как у него.
— Вот так, товарищ научный руководитель. Прошу дать мне задание. К вашим экспериментам я допущена.
Читать дальше