Роман Корнеев: Фронтир. Избранный. Книга вторая

Однажды заведённый порядок уже не мог никуда подеваться. Начинала работать непрошеная память, оттаивая сквозь корку наросшего льда. Едва небо укутывалось в саван закатных сумерек, прима, всё такая же беззаботная, начинала вспоминать.

Тогда, долгих десять лет назад, когда она была ещё совсем девочкой, в точно такой же тихий вечер привычное её выжидающее одиночество было прервано. И в тот день одиночество стало окончательным.

При живом (да живом ли?) отце, в толпе товарищей по студии, а потом и на вожделенных подмостках, невероятно юная даже для жадной до талантов Изолии прима стала раз и навсегда одинокой в тот день, когда узнала о гибели мамы.

Эти проступающие на темнеющем небе звёзды, о, они знали, о чём можно напомнить.

Галактика уже столетия не была для человечества мрачным пустым внешним пространством, она стала для него тёплым и привычным домом, где промеж населённых миров и бронированных комических форпостов сновали миллионы кораблей, перевозящие ежемоментно миллиард человек, каждый из которых к чему-то стремился, что-то искал. Все они не канули в Галактику, как в вечность, трансгалактические перелёты были привычным делом, из любого путешествия, как бы оно ни затянулось, можно было в любой момент вернуться, с любым человеком, оставшимся позади, вновь повидаться, найти себе дом на любой вкус, а если не найдёшь, возвратиться в родной мир, чтобы остаться там или начать своё путешествие сначала.

Так же было и с родителями примы. Они улетели, потом вернулись. Тогда же родилась она, будущая прима. А потом они не выдержали ожидания, и снова улетели, пропадая там сперва на месяцы, а потом и на годы, пока прима почти не забывала их лица, пытаясь понять, в чём виновата она, оставшись в одиночестве.

Пока она жила одна, её миром был танец, а когда однажды с этих сверкающих в небе звёзд вернулся только отец, прима поняла, что настало время смириться со своим одиночеством, и с этими звёздами, которых в Третью эпоху некому уже было бояться, но было кому проклинать.

Десять лет прошло с тех пор. С отцом они виделись за эти годы всего пару раз, как-то неловко, на бегу, не понимая толком, о чём разговаривать, общение с отцом приме заменял этот их дом и многочисленные родственники мамы, такие же Творцы, как и сама прима, потому люди страшно занятые и поголовно витающие в облаках. К себе на Неону отец, наверное, наведывался чаще. С его родными приму когда-то знакомили по случаю, но это было давно, и прима теперь даже толком не могла вспомнить их лиц.

Звёзды были этими лицами. Прима вспоминала об этом каждый раз, возвращаясь сюда. Это было как наитие. То, чего не было, но оно раз, и стало.

Следующее утро было уже совсем другим.

Прима вспоминала долгие вечера, когда они вдруг оказывались втроём, а она была уже достаточно взрослой, чтобы это запомнить. Отец и мама разительно отличались от всего того, к чему она привыкла здесь, на Изолии. Их лица были суровы и жёстки, их движения походили больше на едва сдерживаемые силой воли удары, даже глядя на неё, их глаза таяли всего едва-едва, на самом дне, когда она бросалась к ним на шею, вызывая улыбки, но не смех. Смеяться её родители, кажется, не умели вовсе.

Те, кто не умел смеяться, не задерживаются надолго на Изолии Великой, самом дурацком из миров человеческой вселенной. Их ждали звёзды.

Думала ли тогда будущая прима над тем, что однажды один из них может не вернуться, как не возвращались их товарищи? Наверное, да. Ждала ли, что это наступит так скоро? Наверное, нет.

Творцы вообще редко смотрят на календарь и живут в среднем в полтора раза дольше обычного жителя Галактики. Для них двадцать девять лет, исполнившиеся приме пару месяцев назад – глубокая юность, для них десять лет, прошедшие со смерти мамы – ничтожный срок, за который не наступит примирения с этим свершившимся фактом, не найдётся решения, как жить дальше.

Нарыв воспоминаний на третий день обычно распухал так, что не помещался уже у неё в голове, заполняя весь этот дом, выползая в сад, начиная загораживать сами эти звёзды, которые человек давно уже умел видеть и днём, и в пасмурную погоду. Потому что он уже не мог без этих звёзд.

А прима уже не могла с ними.

И тогда она бросалась из дома вон, убегала из него, не оборачиваясь, не пытаясь осмыслить, от чего бежит.

Этот дом напоминал ей, что однажды оттуда не вернётся и отец. И прима даже знала, кто принесёт ей эту весть.

Впрочем, уже пару дней спустя волшебная круговерть привычной для Изолии Великой бесшабашной жизни Творцов, истинных хозяев этого мира, начисто вымывала из памяти все лишние, ненужные ей воспоминания.