Борис Фрадкин - Пленники пылающей бездны. Повесть

…Андрей лежал лицом вниз на груде матрацев и одеял, которые послужили ему защитной одеждой. Вокруг него валялись крышки от раскрытых реле-автоматов.

- Андрюша! Андрей, дорогой ты мой, очнись!

Дегтяреву с трудом удалось втиснуться в низкое помещение агрегатной, занятой неподвижным телом Андрея. В порыве благодарности он схватил механика за плечи и повернул лицом к себе. С губ его сорвался хриплый испуганный возглас: лицо Андрея словно обварили крутым кипятком. Кожа на лбу и на щеках собралась мертвыми водянистыми складками, готовая лопнуть от малейшего прикосновения. Из-под закрытых век сочилась сукровица.

- Андрюша… Андрюша… - зашептал Дектярев, задыхаясь от горя, - как же это получилось?

Он засуетился вокруг механика, не зная, что предпринять и чем помочь ему. Потом сообразил: вода! Только вода приведет Андрея в чувство.

В бочке синтезатора оказался лед. Скорюпин, вооружившись отверткой (другого инструмента поблизости не оказалось), долбил его с остервенением и жадно глотал отскакивавшие кусочки. При виде такой массы воды у Николая Николаевича сделались судороги в пищеводе.

- Подожди-ка. С Андреем беда.

С кусочками льда он возвратился в агрегатную. От тепла ладони лед медленно обращался в воду, а Николай Николаевич капал ее на обезображенные ожогом губы Андрея.

Механик застонал, медленно разомкнул веки. На Дектярева глянули мутные кровоточащие комочки - то, что некогда было глазами.

- Андрюша, это я. Слышишь меня, Андрей?

- Николай Николаевич… Значит, все в порядке?

- Все в порядке, черт побери, все в порядке. Выбрались-таки на волю. Теперь победа за нами.

- Хорошо.

Механик забился в приступе сухого лающего кашля, и в уголках его рта показалась кровь.

- Обожгло меня… И внутри все обожгло… Так больно… Но что я хочу сказать вам… Сказать…

- Потом, Андрюша, потом. Ты вот пей сначала.

Андрей, хрипя и задыхаясь, торопливо слизывал с губ капли влаги, которые падали из сложенной лодочкой ладони Николая Николаевича.

- Когда уж потом… - заговорил он снова. - Крышка мне, Николай Николаевич.

- Не чуди!

- Да вы не думайте, я не боюсь. Мне за Вадима обидно… Я вот боялся, что не успею… - новый приступ кашля опрокинул его на груду одеял и матрацев.

Кусочки льда растаяли, Дектярев отправился за новой порцией. Скорюпина он нашел спящим прямо на полу около синтезатора. Едва утолив жажду, Павел не нашел в себе сил добраться до кабины отдыха.

Андрей поминутно терял сознание. Приходя в себя, говорил короткими торопливыми фразами:

- Я бы быстрее… справился. Глаза прихватило. По дороге понял, что нужно… делать. Как открытие… получилось. Руки не слушались.

В груди у механика булькало, он скрипел зубами от боли. Его обваренное тело оставалось неподвижным, почти мертвым.

- Вы… один, Николай Николаевич?

- Один, Андрюша. Павел спит как убитый. Даже напиться досыта не успел. Позвать его?

- Нет, нет, не нужно! Я вам одному… Хотел бросить подземоходы. С вами побыл… с Валентином Макаровичем. Я бы теперь… на всю жизнь… механиком.

Оправившись от нового затяжного приступа кашля, он помолчал, собираясь с силами.

- В кармане… достаньте… - попросил Андрей.

Дектярев одеревеневшими пальцами расстегнул карман его комбинезона. В руке его оказалась фотография девушки. Он не сразу признал в ней жену Суркова. Девушка была совсем юной, лет семнадцати, в скромном сереньком платьице.

- Что с нею делать, Андрюша?

- Вы не подумайте… плохого… Николай Николаевич. Фотографию… я… на заводе… случайно… Вы отдайте… ей. А Вадим… Вы не рассказывайте… о… Вадиме. Работайте! Рабо… тайте! Теперь… до самой поверхности. А если…

Андрей умер, не закончив фразы. Николай Николаевич остался сидеть в низком помещении агрегатной, обхватив колени руками. Ему было в такой позе гораздо неудобнее, чем в колодце, но он ничего не замечал теперь. Он забыл о мучавшей его жажде, перестал чувствовать нестерпимую ломоту во всем теле. Лицо его окаменело в суровом, почти хищном выражении. В сердце Николая Николаевича погасли последние искры страха. Смерть механика ожесточила его. Что его теперь сможет остановить, ослабить волю?

Так начались семидесятые сутки пути.

Их осталось двое, и подземоход показался им огромным и пустым. Четыре кабины, как этажи покинутого жильцами здания, давили своим безмолвием.

Дектярев и Скорюпин не расставались ни на минуту. Они вместе поднимались к передатчику, вместе спускались к рабочему пульту.