Алексей Маликов - Какой-то там закон какого-то Ньютона

По скорбным трагическим дням жители деревни все вместе провожают в последний путь родных и соседей, используя дорогу, проложенную к кладбищу вдоль восточной околицы. Дорога эта проезжая, широкая, асфальтированная. По ней автобус ритуальной службы – к счастью, подобное происходит очень редко – поднимается на пологий пригорок, где лежит деревенское кладбище. Там автобусу есть пространство для того, чтобы необременительно разгрузиться и развернуться. Пешеходная же тропинка сразу от кладбищенских ворот поворачивает налево и бежит мимо дома соседа Виталика, мимо моего крыльца и спускается к центральной части деревни. Местные жители, отправляясь поклониться ушедшим, выполоть сорняки на могилах, разгрести снег, помянуть родных, предпочитают именно эту тропинку. Возвращаясь с кладбища, земляки-соседи с удовольствием задерживаются возле моего дома, чтобы посидеть на ступеньках крыльца, выпить чаю или кофе и поделиться мыслями, которые приходят в голову возле могил и крестов. Эти мысли прозрачны и трепетны, и легко могут затеряться в неторопливой суете деревенской жизни. Я же никогда их не забываю и бережно храню всё, что когда-либо было мне доверено. Не без некоторой писательской выгоды, конечно.

К концу июня, с учётом Дарьи Назаровны, с кладбища вернулось на четыре человека больше, чем прошло туда. И все они предпочли мою тропинку.

Ни одному из четверых воскресших я не осмелился предложить выпить чаю. Мы любезно раскланивались, обменивались парой слов, и я долго смотрел вслед каждой фигуре. Виталик сразу после Дарьи Назаровны заперся в своем доме, и его смертельно напуганная физиономия порой мелькала за пыльными окнами. Чем он питался, мне было неведомо, но, по слухам, ещё с прошлого лета в дальней его кладовке таился исправно функционирующий самогонный аппарат. Так что некоторым запасом калорий Виталик располагал.

Второй вернувшейся с того света оказалась Тамара Ненашкина, артистка и затейница, любимица всей деревни, умершая в 2009 от рака мозга. От кладбища она почти бежала к своему дому. Мне она помахала, не останавливаясь. И я украдкой вздохнул с облегчением – значит, кому-то другому придётся рассказать Тамаре, что её горячо любимый и верный муж Игорь утонул в дружелюбной речке Камушке ровно через два года, день в день, после её смерти.

Деревня принимала вернувшихся удивленно, но без истерик и пафоса. Где-то выпили на радостях, кто-то посетовал на возникшую в доме тесноту, внуки порадовали Дарью Назаровну, сохранив её любимую Павлов-посадскую шаль.

Но на темы жизни и смерти в деревеньке стали общаться заметно меньше, видимо, избегая обсуждения вопросов, на которые пока никто ответить не мог. Некоторые втихомолку печалились отсутствию в деревне храма. Честно говоря, странностей на моей памяти в наших краях всегда было с избытком, но к ним население давно привыкло, относилось философски, тем паче никаких фатальных последствий в деревне не наблюдалось. Все молча, но согласно не сомневались, что вернувшиеся земляки-соседи зла и опасности не несли. Однако, то Раиса Степановна, то Петруха Ломакин, то старик Васин заглядывали в тесный сумрак избушки Тимофея Валерьевича, чтобы молча и со значением выкурить с ним по сигаретке. Тот, как и подобает исполняющему обязанности олицетворения всего мистического и необъяснённого в округе, ответов на не произнесённые вслух вопросы не предлагал, а предлагал лишь древнюю, подёрнутую патиной пепельницу, да один-другой таинственный афоризм на прощание.

Я и сам заглянул к нему для привычной партии в шахматы, которую мы по не озвученной традиции играли с ним примерно дважды в месяц. Точнее сказать, играл только он, а я, как правило, проигрывал. У Тимофея Валерьевича имелась роскошная тяжеленная огромная шахматная доска и старинный набор фигур весьма благородной внешности. Их было чертовски приятно брать в руку и с мягким стуком переставлять на нужные клетки. В тот вечер я был в ударе и к середине партии ухитрился заставить соперника надолго задуматься. Он, размышляя над очередным ходом, окутался сигаретным дымом, а я вдруг увидел, что фигуры на шахматной доске странным образом выстроились в некое подобие карты нашей деревеньки. Вот кладбище, вот тропинка и мой дом, а вот остальные дома в низинке, почтовое отделение и центральная площадь. Пожелтевшими от табака пальцами Тимофей Валерьевич двинул из кладбища в сторону моего дома своего слона, и карта как-то сразу разрушилась. Я тряхнул головой, спасаясь от наваждения, и стал думать, как побороться за ничью.