Дмитрий Зимин - Бог играет в кости

Только он, старый добрый Андрэ, мог позволить столь небрежный тон. Они были вместе с самого детства… Толстый неуклюжий мальчик в клетчатых брюках, канареечной рубашке и нелепой бабочке, – над ним тоже смеялись и не хотели играть… Аутичный ребенок сам находил развлечения.

Узнав о тайных забавах Андрэ, Траск хотел всего лишь припугнуть одноклассника, чтобы заставить его подчиняться, но потом… Потом понял, каким он может стать в умелых руках. Андрэ только с виду казался тупым, заторможенным… За нелепой внешностью, как это часто бывает, скрывался острый, изобретательный ум. И всего лишь нуждался в управлении…

Потакая его слабостям, Траск добился абсолютной преданности, сделав Андрэ своим тайным оружием. Они многое пережили вместе, и это позволяло помощнику проявлять неуважение. Иногда.

– Что ты имеешь в виду, объясни толком!

– Котировки акций падают. На данный момент мы потеряли четверть миллиарда…

Траск подобрался. Все обиды отошли на задний план. Лучше всего он чувствовал себя в состоянии едва сдерживаемого возбуждения: когда опасность подбиралась близко, ни на что другое не оставалось времени.

– Ты думаешь, это как-то связано с Удильщиком?

– Не знаю, сэр, нужно разобраться.

– Кто-то пытается «вытрясти спекулянтов»?

– В том-то и дело, что никто конкретно. Просто пошла общая тенденция, и всё. Так бывает, когда играют на понижение…

Траск принял решение:

– Мы не летим в Нью-Йорк, отмени все встречи. Свяжись с конторой, они должны быть готовы выполнять команды в мгновение ока.

– Да, сэр.

Секретарь отдал водителю приказ свободно колесить по городу, а сам углубился в плотные столбцы цифр на экране ноутбука. Они оба привыкли работать в машине, – лимузин давно стал передвижным офисом. Теплым, уютным и безопасным…

Траск зловеще улыбнулся: Большая Игра началась!

АЛЕКС МЕРФИ, МОСКВА.

Рывком выбило из сна. Кто-то меня толкнул, нас потащило по проходу, ударяя о ножки сидений… Грохот, скрежет, детский плач…

Судорожно хватаясь за поручни, выбрался из тяжелой, душной людской кучи, но тут раздался еще один толчок… Автобус повалило на бок, понесло. В окне над головой мелькнули оранжевые всполохи… Скрежет перешел в пронзительный металлический визг. Еще один удар, потолок мнется, а мы все внутри – как килька в томате…

Качели взлетели слишком высоко.

– Эй, тут кажись живой!

– Где я? – голос не слушается, и кажется, я заговорил по-английски…

– Точно живой! Давай носилки!

– Подождите! Что случилось? Кто вы?

Мне в лицо тычется пятерня в грязной вязаной перчатке с обрезанными пальцами. Ногти с черными каемками и в заусенцах.

– Сколько пальцев? Как зовут?

– Куда вы меня тащите?

– Успокойтесь, у вас шок. Сейчас сделаем укольчик… – подходит девушка. Шмыгает носом, неловко держа шприц варежкой.

– Да подождите! Я цел! Ни царапины!

– Могут быть внутренние повреждения. Не сопротивляйтесь, гражданин! Сейчас вас отвезут в больницу…

Склоняясь надо мной, она старается улыбнуться, но подбородок предательски дрожит, глаза – белые от испуга… Да что случилось-то?

– Не надо меня никуда везти! Я не хочу! Выпустите меня!

Я задергался, пытаясь слезть с каталки. Панический ужас мешал вдохнуть… Я же сбежал, у меня же получилось!

Наконец, выпростав руки, расстегнул пряжки… Мои плечи придавили чьи-то руки:

– Браток! Не гневи Бога, послушай сестричку. – таким тоном обычно говорят с психами…

– Да я здоров! Ничего не болит!

– Вот то-то и оно… Все остальные всмятку, а у него – даже не болит ничего. Считай, в рубашке родился. И с золотой ложкой в жопе.

Я разом вспотел, в ушах зазвенело.

– Что… Вы… Говорите?

– В рубашке…

– Нет! Что случилось? Как автобус?

– Никого больше нет, браток. Не выжили. Только ты.

Живот скрутило. Я оттолкнул мужика, неловко соскользнул с каталки и упал на колени. Жгучая горечь поднялась из желудка, заполнила рот и ноздри, я закашлялся. Что я сделал не так? Почему погибли эти люди? Я даже не знал никого из них! Почему они погибли, а я – нет?!

Откатившись от дымящейся рвоты, я сел, набрал полную пригоршню колких льдинок и размазал по лицу. Снег окрасился красным. Недоуменно посмотрел на него, набрал чистого, и снова прижал к щекам. Ничего не понимаю…

Сколько в автобусе было человек? Тридцать? Сорок? Почему они? Я же не «щелкал» почти, жил себе, никого не трогал… Надо сдаться, пока не поздно. Пока люди не начали гибнуть сотнями… Кому я мог помешать? Вынуждают меня бежать, а страдают другие…