Сергей Лукьяненко - Черновик. Чистовик

Я смущенно посмотрел на Котю. Он был прав. Я его втягивал в какие-то приключения, вроде бы и интересные – и в то же время смертельно опасные. Но при этом у меня были тузы в рукаве: способности функционала.

– Котя…

– Ладно, проехали, это все лирика поганая. – Котя махнул рукой. – Море офигенное. Пиво холодное. Экология – убиться бумерангом! За это и помереть можно… Ты учебник кымгымский прочитал?

– Пролистал, – признался я.

– Ну и что тебя особенно удивило?

– Отсутствие государств.

– Во! – Котя погрозил мне пальцем. – Городок Кимгим на месте Калининграда – легко. Городок Зархтан на месте Питера – да запросто! С фонетикой им не повезло… Но если на весь земной шар ни одного государства – а только города и ничейные территории… это у нас что?

– Феодализм? – предположил я.

– Какой еще феодализм… – Котя сморщился. – Феодализм – это войны, это борьба за власть, это интриги… Нет, я не против, что никто в мире не воюет! Двумя руками за! Вот только это все само по себе невозможно. Искусственный мирок-то!

– Котя, у нас нет данных…

– У нас их вполне достаточно! – Котя встал с песка и потряс тощим кулаком. – Все там четко видно! Я даже точку бифуркации более-менее четко рассчитал…

И в этот момент со стороны башни донесся монотонный стук. Мы синхронно повернулись к ней.

– Пусть стучат, – решил я. – Таможенник имеет право отдохнуть?

– А ты не забыл, что у тебя сегодня комиссия намечалась? – спросил Котя.

Я стал торопливо одеваться.

Котя – тоже. И по ходу размышлял:

– Имею я право находиться у тебя? Может быть, мне спрятаться здесь?

– В Кимгиме в сугроб закопаешься! – огрызнулся я. – Ничего. Я имею право позвать в гости друзей. Наверное…

– Кирилл, ты сейчас тупи изо всех сил, – вдруг сказал Котя. – У тебя это здорово получается. Те, кто придет, – они не дураки будут.

Как-то уж так сложилось, что мне никогда не приходилось отчитываться перед комиссиями. В школе я был, с одной стороны, слишком способным, а с другой – слишком разболтанным, чтобы испугаться какой-нибудь «комиссии из гороно». В институте я учился в те годы, когда никаких комиссий попросту не было, в стране царила полнейшая анархия. Ну а работа менеджером в «Бите и Байте»… чего тут проверять? Не стырил ли я новую видеокарту для домашнего компьютера?

Нет, не стырил, взял протестировать, через месяц верну, она как раз устареть успеет, а если вам не нравится – увольняюсь, вон в «Макросхеме» на полторы штуки больше платят!

И все-таки поневоле унаследованный страх холодком елозил между лопатками.

Что поделать – непоротое поколение до сих пор лежит поперек лавки.

Ждет, пока для него розгу срежут.

Отряхивая песок с рубашки, я зашел в башню. Мельком подумал, что у дверей надо положить тряпочки… или специальные коврики, зелененькие такие, вроде травки из пластика.

В московскую дверь снова постучали.

Котя, стараясь придать себе максимально сосредоточенный вид (чему немного мешали две выпитые бутылки украинского пива), встал возле лестницы.

Я открыл дверь.

И уткнулся в три дружелюбные, хорошо знакомые физиономии.

Первым стоял известный юморист, звезда телеэкрана, щекастенький и морщинистый. Улыбка на лице была приклеена так крепко, что ему, наверное, приходилось напрягать мышцы, чтобы перестать улыбаться.

Рядом – известный депутат патриотически-оппозиционных убеждений. Он тоже улыбался, но у него это получалось лучше. Доверительнее. Даже хотелось вступить в одну с ним партию и начать радеть о народе.

Эти двое – ладно. Чего-то подобного я и ожидал.

А третьей была Наталья Иванова.

Живая и здоровая, приветливо кивнувшая мне. Только взгляд не вязался с приветливой улыбкой. Настороженный был взгляд.

Спасибо Коте, что так вовремя высказал свою догадку!

– Привет, Наташа, – сказал я, потянулся к девушке и чмокнул ее в щеку. – Рад видеть в добром здравии.

Политику я протянул руку и обменялся с ним крепким рукопожатием. Юмориста, если честно, хотелось огреть надувным молотом или запустить ему в лицо кремовый торт. Но я ограничился кивком и максимально дружелюбной улыбкой.

Наталья пристально смотрела на меня. В глазах ее что-то плавилось, перекладывалось, переключалось. Вперед выплывало сплошное дружелюбие и одобрение. Даже веселые морщинки побежали от уголков глаз, хотя обычно такие появляются у очень умелых стерв годам к тридцати – тридцати пяти.

А настороженность пряталась, уходила из глаз – куда-то поближе к душе.