Да, этот странный город умудрялся веками сохранять единственное достоинство - свою красоту, непрерывно утрачивая, словно отторгая, все остальные сущности. Предназначенный быть столицей, он потерял державное главенство и больше к нему не возвращался, сколько бы вновь ни пытались ему навязать какую-то правящую роль.
Центр науки и промышленности, он без сопротивления покорился на рубеже нынешнего столетия новым хозяевам, ворам и разбойникам. Отдал на разграбление институты, обсерватории, заводы, равнодушно рассеял по свету своих инженеров и ученых. Тех воров и разбойников давно потопили в море еще большие разбойники - генералы из Правительства национального возрождения, потом сгинули и они сами. Но город уже разучился мыслить и производить.
Теперь он жил портом, торговлей, финансами, туризмом, развлечениями. Его величественная внешность больше не отвечала его сути, превратилась в обман, в декорацию. И все же колдовская сила этой красоты была еще так велика, что при виде ее сердце сжималось от восхищения и благодарности.
Может быть, причина в том, что сквозь эту вечную, вневременную красоту, равнодушную к людям и, кажется, способную существовать без людей, я видел живой, одухотворенный город, о котором рассказывал дед Виталий. Я понимал, что тот чудесный Ленинград-Петербург в большой степени тоже существовал только в его воображении, а реальный казенный мегаполис его молодости, где самого деда унижали и лишали работы, был все равно враждебен человеку. И все-таки я любил доставшийся мне в наследство от моего старика Петроград - пусть во многом придуманный, пусть обманувший надежды, но достойный признательности уже за то, что своей гармонией эти надежды разбудил. И я радовался, когда сквозь нынешний ликующий содом замечал в реальности отдельные черточки моего полувоображаемого города. И знал, что я - последний, кто вообще видит такой город.
Слева замелькали черные деревья Летнего сада, справа - такой же по-зимнему оголенный кустарник Марсова поля. Блеснул шпиль Михайловского замка, полыхнула в глаза реклама его ресторана "Император Павел", самого роскошного и самого дорогого в Петрограде. Я никогда там не бывал, с моим жалованьем - хоть прежним в полицейском управлении, хоть нынешним в Службе ООН - мне это было не по карману. Мелькнула шальная мысль: а что если взять и закатиться туда сейчас? С неограниченной финансовой подпиткой, которую мне открыли, я мог хоть попробовать шикарной жизни. Беннет явно не стал бы проверять, куда я спустил несколько лишних тысяч.
Правда, пока я был занят. Но я решил, что обязательно нагряну к "Императору Павлу", как только закончу расследование и прежде, чем Беннет перекроет свой финансовый кран. Я постараюсь изловчиться и использовать этот неповторимый момент. Если, конечно, добьюсь успеха. И если останусь жив.
Моя "Церера" втянулась в Садовую улицу и, повинуясь командам системы "Центр", сбавила скорость. Машины здесь двигались медленным сплошным потоком, облака пара от работающих двигателей не успевали рассеиваться и заполняли узкую Садовую как туман.
Мне надо было хоть немного подготовиться к визиту. Я наклонился и приказал:
– Антон! Сведения о фирме "ДИГО"!
На экране автонавигатора погасла карта Петрограда, по которой полз огонек, обозначавший наше передвижение, и мой слегка искаженный голос отозвался точно эхом:
– Подробные или экстракт?
Добросовестный Антон, подключившись к Интернету, засомневался, какой вариант выкачивать.
– Найди какой-нибудь краткий обзор, - сказал я. - Подробности - только об их отделе по связям с общественностью.
На экране замелькал рекламный ролик "ДИГО", выбранный Антоном, но я пока не спешил приступать к нему. "Церера" пересекла, наконец, сплошь запруженный машинами Невский и немного прибавила скорость. На Сенной площади мы свернули на Московский проспект. Когда переезжали Фонтанку, я оглянулся направо…
Плохо жить всю жизнь в одном городе: тебя повсюду, как мины, подстерегают знакомые места и воспоминания. В той стороне, на Вознесенском, недалеко от Фонтанки, в старенькой дешевой квартире я, тридцатилетний, после свадьбы поселился со своей первой женой. Здесь началось и закончилось мое недолгое семейное счастье. По этой самой набережной я гулял с Андрюшкой, своим единственным сыном.
Когда ему было годика два с половиной, мы специально приходили на Фонтанку кормить голубей. Я разбрасывал принесенные из дома хлебные крошки, давал ему, он тоже бросал их своими ручонками, подзывая: "Гули, гули!" Голуби слетались к нам, копошились на асфальте. Андрюшка следил за ними, потом на его мордашке разливалось неописуемое лукавство, и он вдруг начинал бить в ладоши и топать ножками. Голуби, шумно хлопая крыльями, взлетали. Андрюшке это нравилось больше всего, он смеялся. А я наклонялся к нему, брал его за плечи и, осторожно раскачивая, напевал: "Андрей-воробей, не гоняй голубей!".
Читать дальше