Леонид Цель - Возлюбить духа

- Ты угодил в самую точку, сударь, именно чокнутые. Неужели при вспышке молний вы не углядели, что на ваших лицах уже лежит печать рока? Да-да, господа, вы все сойдете с ума, потому что на этой планете, которую мы легкомысленно назвали Надеждой, водится болячка похлеще чумы или проказы, она-то и изведет нас вчистую, как бы мы ни пыжились и не напрягали скудные мозги.

- Окстись, чертова баба!

- Ха! Желаете присыпать страх собственной никчемностью? Сахарной пудрой наивности? - Валяйте! Но вы поступаете неосмотрительно. Дураком жить и помирать легче, если он того не осознает - что дурак, и круглый причем.

- Может, растолкуешь, в чем твои кликушества?

- Могу, раз ваши извилины заплывают. Неужели не доходит, что за болячка таится за этим великолепием? - Ванда обвела рукой багровые тучи над изумрудным лесом. - Я скажу: тишина. А ну-ка, припомните, как жадно льнем мы к речке, журчащей на порогах, как задыхаемся от наслаждения при раскатах грома, как пускаем пузыри, слыша свист ветра в кронах... припомнили? Можно прожить без мяса и водки, но прожить без пения птиц, лая собак, трели сверчка - дудки! Единственный шанс: наплодить детишек и укрыться в их гвалте, словно в скорлупе. Тишина сожрет и высушит наши мозги почище любой заразы, и нам опротивеют собственные голоса, помяните мое слово, ребята!

Никто не решился возразить, подспудно чувствуя правоту Ванды и соглашаясь против собственной воли. Никто, даже вечно уверенная в себе и бесстыжая Мати, и жесткий, взрывчатый, как порох, Руг Прент, он тоже. А Юдж Портер почесал в затылке и повеселил публику:

- Есть резон, ей-ей. Иногда, кажется, зажужжи над ухом комар - я и задницу выставлю, чтоб лакомился, соколик - вот как!

Патрик поддержал его:

- Я ночью проснусь и слушаю, может всхрапнет кто за стенкой, все ж спокойней на душе. Что верно, то верно - здесь оглохнуть можно от треклятой тишины.

Руг Прент, налюбовавшись вдоволь разноцветными облаками, встал и достойно завершил беседу.

- Чтоб вам полегчало и давление через седалищные нервы меньше отражалось на мозгах, завтра начнем снаряжать старательские партии. Разобьемся на пары - и на все четыре стороны. Распутица будет недолгой, этот дьявольский шарик припекает будь здоров.

- Вы забыли про меня! - выкрикнул обиженный Олаф. - Мне ведь стукнуло четырнадцать, и по всем законам я имею право голоса. Я тоже пойду.

Мужчины переглянулись - а ведь верно, прав паренек. Закон есть закон, даже у черта на куличках люди обязаны подчиняться ему, чтобы выжить и не скурвиться.

Приготовления не заняли много времени. О женщинах не тревожились, уходили с легкой душой - ничего, кроме жары и зуда в определенном месте, им не угрожало. Под башмаками еще чавкала жижица, когда партии разошлись по сторонам нового света, уговорившись регулярно поддерживать связь и вернуться не позже, чем через восемь недель по земному счету, к сезону нестерпимой жары. Мати с надутыми губами раздала фляжки с самогоном. Поначалу она капризничала и донимала Прента, что ее не берут в поиск, однако неписанные правила старателей решительно отвергали участие женщин в рудном сыске. В конце концов Мати нарвалась на оплеуху и с припухшей щекой вышла провожать мужчин. Донья Эстебана надменно протянула каждому руку, вероятно, рассчитывая на поцелуй, но лишь юный Олаф церемонно склонился над смуглыми пальцами. Ванда равнодушно подставляла щеки, губы, груди и ягодицы - круг первый близился к концу, и ей удалось убедить себя в том, что она безмерно обязана этим грубоватым людям, выдернувшим ее и дочь из прозябания, из обидного и позорного отторжения. Забвение!.. Оно придет, и за него тоже придется уплатить свою цену. Настанет ее черед править бал, и как знать, может и впрямь не дано различить упрямой и гордой женщине, где Божья кара, а где милость? Она станет леди!.. Только в этом остается черпать силы и веру. И забвение тоже. "Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда..." А непоседливая юная крошка Ольга хватала мужчин за жилетки и просила найти ей золотую куклу.

С Богом! Они приняли благословение доньи Эстебаны и разошлись неторопливо, не оглядываясь. Лишь негромкая ругань Мати грела им спины.

- Матфея! - укоризненно прикрикнула донья Эстебана.

- Это я, чтоб не сглазить! - отозвалась та и пнула ногой груду корзинок. - Сроду не думала, что предстоит стать ботаником, копаться в земле и лазить по деревьям, надкусывая плоды, пока не заурчит в брюхе. Ах, дамы, дамы, охренеть ведь можно!..