Кир Булычев - Старый год

– Вы потом расскажете мне, откуда вы знаете так много об этом человеке. Сейчас изложите, где и при каких обстоятельствах этот человек совершил убийство.

Я сообщил, где и при каких обстоятельствах совершено было убийство. Хотя уже рассказывал об этом.

Никто не спросил меня, какого черта я вертелся у места преступления. Возможно, полковник их уговорил не задавать мне лишних вопросов.

Тут он сам должен был спросить меня, знаком ли мне кто-нибудь еще из лиц, изображенных на фотографиях. Ведь он вместе со мной видел философа Аркашу. Но полковник этого не сделал. Философа он почему-то хотел отдать мне. По крайней мере, так я понял его молчание.

Люди в комнате стали задавать мне нетрудные вопросы, должные поставить под сомнение мое умение служить свидетелем. На вопросы я ответил блистательно и был отпущен на волю – в коридор.

Полковник вышел минут через десять, сел рядом со мной на деревянную жесткую скамейку и закурил.

– Поговорить с Аркашей хочешь? – спросил он меня.

Этой фразой он вернул меня в разряд знакомых. Полагаю, что если бы он испытывал ко мне неприязнь, то остался бы со мной на «вы».

– Как поговорить?

– Он здесь.

– А Барби?

– Барби в другом месте.

– В каком?

– Ты, гляжу, любопытный.

– Нет, любознательный.

– И есть разница?

– Есть. Где Барби?

– В морге.

– Господи! Кто его убил?

– Мы вышли на него, когда он гулял в одном ночном клубе. Отмечал свой отъезд на Кипр. В узком кругу. Там мы и сделали эти снимки. Но пока мы организовывали операцию по его захвату, нас опередили его недруги. И, как говорится, в завязавшейся стычке были жертвы с обеих сторон.

– Его убили...

– Не надо так расстраиваться. Может быть, тебе повезет с философом.

– А что с Аркашей?

– С ним ничего не случилось. Когда мы приехали, он еще сидел под столом. Мы его и привезли сюда. Вместе с другой мелкой сошкой. Мы его отпускаем.

– Почему?

– Господи, ну какое же древнее у нас правовое сознание! Нет того чтобы спросить, за что мы задерживаем философа, ты спрашиваешь, почему мы его отпускаем.

– Хорошо, я спрашиваю тогда, почему вы его задерживаете?

– Сейчас отпустим. Ничего у нас против философа нет. Мы его засекли в ночном клубе, где имеет право находиться любой. Мы его даже сфотографировали во время беседы с Барби, которого мы как раз хотели задержать по подозрению в очередном убийстве. Больше у нас на него ничего нет. Ни наркотиков, ни оружия, ни даже сопротивления при аресте. Святой человек. Так что я подумал – с ним захотят поговорить ребята Калерии Петровны.

– Правильно.

– Теперь слушай, Юрий. Философ, разумеется, не знает, что мы его сейчас отпустим. Если ты скажешь, что ты простой отечественный ученый, он с тобой вообще разговаривать не станет. Так что у тебя два козыря. Первый козырь: он не должен догадываться, что он уже фактически свободен. Второй козырь заключается в том, что он должен заподозрить в тебе важного следователя, который наконец-то до него дорвался. Но если ты, Юрий, хоть раз скажешь открыто, что ты следователь или работник милиции, то совершишь большое должностное преступление.

– И на какой же должности я совершу это преступление? В качестве младшего научного сотрудника Института экспертизы?

– Ты всегда остаешься гражданином, – туманно ответил полковник.

Стряхнув пепел с сигареты в стоявший на полу горшок с пыльным тропическим растением, он добавил:

– В общем, не подведи меня. И если он сознается в делах по моей части, не забудь сообщить.

– Не забуду, – обещал я.

Он поднялся.

– Я тебя сам провожу. Как ты понимаешь...

Я хотел за него закончить фразу словами: «...я уже совершаю должностное преступление», но не стал – он мог понять меня всерьез и послать домой.

Я ждал философа в маленькой комнатке с одним голым столом, двумя стульями и железным шкафом в углу. Я сидел за столом, представляя себе, что я следователь и даже полковник.

Аркадия ввел милиционер и молча вышел, прикрыв за собой дверь.

– Ну вот! – сказал Аркадий, опередив мое сдержанное приветствие работника милиции. – Так я и думал! Я еще в театре заметил – что-то у этого мужичка глаза бегают. Не иначе как мент.

– Садитесь, – сказал я. – И, если нетрудно, отодвиньте занавес с лица, чтобы я мог видеть, бегают ли у вас глаза.

– Никогда не откажусь от своего преимущества, – возразил Аркаша.

Мне показалось, что его копна, терновый куст, шерсть кавказской овчарки стала еще гуще и длиннее, чем месяц назад.