Сергей Герасимов - Машина снов

Кто-то вошел в камеру. Не оборачиваясь, Ульшин узнал шаги Волосатика и двух школьниц. Были еще шаги, которые не вспоминались.

– Оставьте меня, я сейчас умру, – сказал Ульшин, – дайте мне умереть спокойно.

Вторая рука тоже отвалилась и уползла под нары. Там она встретила первую и пожала ее, дружески.

– Нет, – сказал Волосатик, – вы приговорены к казни, поэтому умереть своей смертью вам не позволят. Вы ведь не собираетесь нарушать закон?

Он вытащил руки из-под нар (какие пыльные! – сказала одна из школьниц, – нужно здесь подмести!), вытащил руки и приставил к плечам.

– Прирасти! – скомандовал он и руки послушно приросли.

Потом он вправил шейные позвонки и Ульшин почувствовал себя сносно.

Его проводили кабинет Волосатика для последней беседы перед казнью. Кабинет был обставлен с деловым изяществом: в углу пальма, на столе компьютер, в двери глазок.

– Я не понимаю, – сказал Ульшин, – я не понимаю, как вы докатились до такой жизни. Пускай меня казнят, пускай. Смерть лучше, чем такая жизнь. Но я не понимаю вас. Как могло случиться, что столько человек, что целый народ позволяет держать себя в тюрьме, за стенами, которые шатаются и ждут только хорошего толчка, чтобы упасть?

– Я вам обьясню, – сказал Волосатик, но как должностное лицо, я обязан говорить только неправду. Если вас устроит неправда, то я обьясню. Обьяснять?

– Обьясняйте, – сказал Ульшин.

Волосатик подумал немного и начал монолог:

– Вначале мы забыли о тюрьмах. Исчезли преступления и всем стало хорошо жить. Никто не воевал ни с кем, никто не подкладывал бомбы в автобусы, мафия самораспустилась и ушла в монастыри каяться. Монастыри в то время росли как грибы, на каждой свободной полянке. Даже собирать грибы стало негде из-за монастырей. Всем стало так хорошо, что даже младенцы разучились плакать, поэтому некоторые умерли – неопытные мамы не знали нужно ли неплачущих младенцев кормить. Неслыханно расцвела культура – так, что все шиповники превратились в розы, а мухоморы в цветных бабочек. Розы же утратили шипы и стали величиной с баскетбольный мяч. Люди перестали жиреть, худеть, седеть и обсуждать своих соседей. Чтобы не скучать они занялись спортом и каждый поставил мировой рекорд, некоторые даже по два или три – и сразу же поделились лишними рекордами со своими ближними. Радуги сияли на небе даже без дождя, по три-четыре одновременно; чистота нравов достигла такой степени, что, плюнув на тротуар, человек сразу же умирал от разрыва сердца. Вообще, смерть от стыда и от скоромности стала обычным явлением. Подумает, например, барышня о том, что пора бы замуж и сразу же умирает от стыда. Поздравят, бывало, нобелевского лауреата с открытием, а он уж и умер от скромности.

От такой чистоты в людях проклюнулись почки, а из каждой почки вылупилось крылышко – по два на человека. Люди порхали как мотыльки с цветка на цветок. Каждый был в белой одежде: что-то вроде балахона снежной чистоты и грязь к балахону не приставала. Мало помалу мы начали взлетать выше и выше. Некоторые из нас не возвращались на землю, найдя себе занятие в эмпиреях. Так незаметно улетели все. Земле стало скучно и, от скуки, она поросла садами и лесами. Сады цвели, леса дремучились. Потом и это стало скучно и жизнь пошла сама собой.

Но первым делом, как я уже говорил, мы забыли о тюрьмах. Тюрьмы ветшали и разрушались, некоторые разваливались совсем. А были такие, которые стояли прочно. В тюрьмах жили люди. Вначале люди роптали, затем привыкли. В тюрьмах тоже жилось неплохо. Когда рождался младенец, его крестили и в тот же день приговаривали к пожизненному заключению. И все родственники радовались, и даже сам младенец радовался. И так прошло много-много лет…

– Но ведь это неправда! – возмутился Ульшин.

– А я вам что говорил? – сказал Волосатик. – Хотите знать правду – догадывайтесь. В конце концов вы сейчас во сне. И не имеет значения, что сон этот стал реальностью. Увести!

И Ульшина увели в камеру вздохов.

Камера вздохов была настолько просторна, что на одного казнимого выпускалась целая свора собак. Собаки вначале играли с приговоренным, слегка покусывая его в наиболее болезненные места и, только после часа предварительных игр начинали кусаться понастоящему. Поэтому билеты стоили дорого.

Полина с наблюдателем устроились в ложе и Ульшин помахал им. Полина ответила, наблюдатель – нет, его руки были связаны паутиной.

– Господа! – сказал Ульшин, – хочу заявить, что вы все мне снитесь. Я вас ни капли не боюсь. Вы только порождение моего воображения и, если вы меня убьете, то, вместе со мной, исчезнете и вы. Одумайтесь, господа!