Сергей Герасимов - Машина снов

– Возьмите все, что есть в чемоданах, – сказал Ульшин, – и наденьте на себя. Вы теперь мои женщины и будете слушаться только меня.

Школьницы оделись, доели корки хлеба, и стали играть в карты вдвоем, от скуки.

Прокруст возвращался с инструментом. Его душа цвела. К прелестям школьниц он был равнодушен (следстие прокрустинации, которую он провел на самом себе в бытность солдатом Гамби), но как они будут кричать! Давно не было такой удачи!

Прокруст был среднего роста, но очень силен. Лицом и сложением он походил на быка. Живого быка он однажды видел: в верхнем ярусе, где жили солдаты Гамби и воевали друг с другом, чтобы не потерять выучки. Там росли деревья, травы, цветы; водились собаки, лошади и быки. Все это было государственной тайной. Рассказать об этом на нижнем ярусе означало смертную казнь.

Он вошел в камеру и увидел школьниц одетыми. Рядом с ними сидел Ульшин.

– Это мои женщины, – сказал Ульшин, – я буду играть вместо них.

– У тебя сломана шея, – сказал Прокруст с профессиональной уверенностью (немало сломал в свое время), – сломана шея, ты долго не протянешь. Но если хочешь, сдавай.

– Доверяю тебе.

– За что такое доверие? – Прокруст улыбнулся почти доброй улыбкой.

– У меня только одна рука.

Вторая рука отвалилась от плеча и ползала по полу, шевеля пальцами.

– Не будем играть на раздевание, – сказал Прокруст, – слишком мелкие ставки для настоящих мужчин. Играем сразу на жизнь.

Он начал сдавать.

Старшеклассница, сидевшая сзади, отложила хлеб (хлеб выростал прямо из ладони: доедала один кусок, а выростал новый) и начала рассказывать все карты шевелением губ.

"Семерка пик, – прочел Ульшин, – дама бубновая".

Через пять минут игра была кончена. Прокруст налился соком, как помидор. Он открывал и закрывал рот, но не мог издать никаких звуков, кроме рычания. Последствие ранения в голову: из-за волнения начинались судороги голосовых связок.

– Девочки, – сказал Ульшин, – проводите его к ближайшей яме. Я подожду вас здесь.

Он лег, положив валик под грудь, и закрыл глаза. Было совсем не страшно умирать. Нет, было страшно, от того что смерть больше не пугает. Наверное, осталось совсем немного. Но почему же? Что случилось такого, что позволяет уйти из жизни радостно? Говорят, были такие, которые умирали спокойно – Как они могли так? И почему со мною то же самое?

Дверь открылась и он узнал школьниц по шагам. Школьницы принесли мокрые тряпки и положили ему на шею. Сразу стало легче.

– Спасибо, – сказал он чуть слышно. – Он уже умер?

– Нет, – он отказался прыгать в яму сразу. Сказал, что ему полагается последнее желание.

– И что же?

– Он захотел меня, – сказал один голос.

– Нет, меня первую! – возмутился второй.

– Вы не согласились? – спросил Ульшин.

– Согласились, но у него не получилось. Поэтому он не стал прыгать в яму.

Волосатик разговаривал с приговоренным. Разговор получался односторонним, приговоренный в основном молчал, хотя иногда вставлял целые абзацы, и глядел совершенно безучастно с туповатой покорностью. Именно эта покорность и раздражала Волосатика.

Приговоренным был сумасшедший скульптор, по имени Рудой, изловленный одной из дальних галерей во время поисков хитроумного Ульшина. По правде говоря, хитроумного Ульшина найти было не сложно, но лето, жара, лень, план по поимкам уже выполнен, не хотелось стараться. А сумасшедший попался под руку сам.

Волосатик вел последний разговор перед казнью, как того требовал обычай.

– Покайтесь, мой друг, в том, что создавая новые деревья, вы разрушали фундамент крепости. Покайтесь и вам будет легче умирать. Намного легче, я знаю по собственному опыту.

Приговоренный удивленно сфокусировал взгляд.

– Нет-нет, – продолжил Волосатик, – меня не приговаривали, но я приговаривал многих. У меня очень высокий чин и даже офицеры Гамби иногда здороваются со мной. Я уже очень многих отправил в яму. Покайтесь, поверьте мне.

Приговоренный молчал. Больше всего ему хотелось выпить. Наверное, дадут напоследок. Надо попросить покрепче, – думал он.

– Понимаю, вам страшно умирать, – сказал Волосатик, – но облегчите себе душу.

– Нет.

– Что нет?

– Не страшно, – сказал Рудой.

Шао Цы тоже было не страшно умирать, подумал Волосатик, вспоминая прочитанные недавно мемуары, – как это у них получается. Самому, что ли, сойти с ума?

– Вы великий человек, – сказал Волосатик, – обьясните мне, простому работнику порядка, почему вам не страшно умирать?