Дмитрий Казаков - Камушки Феанора

Добычу съели целиком. Мягкие косточки так и хрустели на зубах, сладкий мозг тек по гортани. Василию мясо показалось пресновато. Попробовал было возмутиться. Но Гордон резко оборвал его, сказав:

– Не нам, бедным охотникам, переборчивыми быть. Так что жуй, что дают, и не рыпайся. А то из роли выпадешь. Да, я тебе вчера не сказал, что мы в Минас-Тирит шкуры пушных зверей везем. В мешке погляди, Гордон потянулся, вытер жирные руки о траву. – А теперь – собираемся.

Примерно час сидели на берегу, дремали. Солнце поднималось на небо круглое, жаркое, золотое, как прожаренный блин. Пришлось снять куртки и рубахи. Плот показался в тот момент, когда Василий окончательно сомлел, почти заснул.

Гордон вскочил, заулюлюкал, замахал руками. Его заметили, от огромной связки плотов отделилась лодочка, помчалась к берегу. В плоту целые деревья, старые, длинные, как драконы. За первым плотом – второй, и так – целый десяток. Повязаны в два ряда, нижний наполовину в воде, зато на верхнем сухо. На плоте шалаши, по бокам огромные весла – рулевые.

В лодчонке два мужика – крепкие, угрюмые. Настоящие плотогоны. Старший спросил угрюмо:

– Что вам? Подвезти, что ль?

– Ага, – кивнул Гордон.

– И кто вы такие будете? – почесывая лапищей широченную грудь, поинтересовался второй плотогон, помладше.

– Из северного Чернолесья мы.

– Да, ясно, – на лицах плотогонов, не отягченных особым интеллектом, проступило удивление. – А чего же вы тут на берегу кукуете?

– Все просто. Родственники у нас тут. В Кэленхаде, деревня такая на западе. Прежний плот нас тут высадил. Неделю мы у свояков жили, все пиво выпили. А теперь в Минас-Тирит надо.

– Да? – недоверчиво нахмурился старший, а младший вновь заскреб грудь. – А чем докажете, что не подсылы вы истерлингские?

– Вот тебе чернолесский соболь. Узнаешь? – Гордон ловко выудил из мешка лоснящуюся шкурку. – Или тебе последние новости от их королевского величества, Брока Бардинга рассказать? О том, с кем его жена теперь спит? Так мы люди простые, откуда нам знать, при дворе редко бываем. Все больше в лесу, – мужики загоготали.

– Чего там, запрыгивайте. Подвезем, – и Гордон первым полез в лодку.

Делать на плоту решительно ничего. Лишь лежать или сидеть, и смотреть, как мимо проплывают берега, покрытые кустарником, кое-где – негустым лесом. Пару раз встретились деревушки. Непоседливая детвора подбегала к берегу и швырялась глиной, пытаясь докинуть до плотов. Мальцы орали и строили рожи. Плотовщики привычно ругались «Морготовым отродьем», и грозили пудовыми кулаками, но лениво, больше по привычке. Василий дремал, а Гордон, не уставая, рассказывал истории про короля Брока и его жену. Плотогоны ржали, словно кони, хватались за животы, кисли от смеха, время от времени по одному отползали к краю плота – освежиться. Солнце не жалело жара, если бы не облака, было бы совсем плохо. Жара спала только под вечер, когда даже Гордон утомился и замолчал. Пристали к берегу, развели костер. Уха получилась наваристая и сытная. Василий наелся так, что ходить получалось с трудом. Опять забрались на плот и плыли, на этот раз между звезд, что и вверху – на небе, и внизу – в воде. Река широка и глубока, да и прямая здесь, посему не боятся плотовщики плыть даже ночью.

– Завтра будем в столице, – громко зевая, заявил глава плотовщиков, и вскоре могучий храп огласил реку. Спали все, кроме двух дежурных.

Не первый раз приезжал Гордон в Минас-Тирит, но прекрасный город потрясал его снова и снова. Кряжи Миндоллуина, подобно огромной серой туче с белой оторочкой наверху, уже давно виднелись далеко за правым берегом. И вот один из отрогов резко приблизился к реке, и на нем, словно на руке великана, расположился видимый издалека город. Семь стен по-прежнему окружали Минас-Тирит, как и в годы Войны Кольца. Но уже более трехсот лет враг не подступал к крепости, и город разросся, распух, перелился огромным телом через стены. Дома тянулись до самого Раммас-Экор [3], дома, склады, дворцы. Все бурлило народом, сверкало на солнце, дышало жизнью.

Гордон потряс головой, отгоняя морок. Он приехал сюда работать, а не красотами любоваться. Посмотрел на Василия. Тот стоял, открывши рот, глаза выпучил, словно рак, и только дышал шумно, равномерно.

– Да, ничего городишко, – наклонившись к уху Василия, прошептал Гордон. – Но по сравнению с Чикаго, такая дыра, – русский дернулся, словно получил оплеуху. А взгляд его на Гордона был полон такой укоризны, словно тот только что пинком сбросил с лестницы калеку.