- Я завтра буду ходить, - сказала она, - не меньше десяти минут подряд. - Потом засмеялась: - Хватит!
- Что - хватит?
- Хватит так на меня смотреть. Я не сводил взгляда с ее лица.
- Наверное, мне… стало намного лучше.
- Знаю, - улыбнулась она и погладила меня по руке. - Мне показывали снимки. И ты на это смотрел много дней?
- Я смотрел на тебя.
Она прижала мою ладонь к своему лицу. Новая кожа была упругой, но нежной, как у ребенка.
- Отвезешь меня вниз?
Это трудно описать, особенно теперь, когда все рухнуло, но ночь осторожной любви что-то изменила в наших отношениях - во всяком случае, в моем отношении к ней. Я дважды состоял в браке (один был долгим, другой - нет) и сотни раз влюблялся. Но ни одной женщине я еще не принадлежал.
Человек сам себя отдает. У меня было достаточно дам, желавших овладеть мной, но я всегда мог от них уйти, чтобы в буквальном смысле сохранить себя. Всегда считал, что жизнь слишком длинна для того, чтобы ограничиваться одной женщиной.
Конечно, отчасти дело было в том, что жизнь теперь стала короткой. В большей степени - в том, как я бежал сквозь ревущую бурю наперегонки со смертью Белой Горы, а после долго стерег ее, пока к ней возвращались здоровье и телесная красота. Но главное не изменилось: упрямая безмятежность, которую я увидел той теплой ночью, заразила наконец и меня.
Кровать была узкой и жесткой, а простыни холоднее, чем пропахший земными цветами воздух. Я помог ей лечь
(поетель тут же выгнулась так, чтобы ей стало удобно), но больше она ничего не позволила мне сделать, а говорила лишь о том, чего хотела, и о том, на что у нее были силы. Я хотел ее поберечь, но она напомнила мне праздничный палиндром, в обоих наших языках имевший сексуальный оттенок: «Давать - это брать, брать - это давать».
Мы провели две недели так близко друг с другом, как только можно. Я был ей и любовником, и сиделкой; она постепенно крепла. Когда она уже могла проводить большую часть дня в обычной беготне, а не в кресле-каталке и не в своей «умной» кровати, с которой мы составляли не самое миролюбивое трио, то отправила меня наружу заканчивать работу. Ей тоже надо было сосредоточиться на своем проекте. Желание вернуться к занятиям искусством - хороший признак.
Я не хотел уходить, не зная, что она готовит. Но меня не очень-то и спрашивали.
Выйдя из купола, я понял, что мне предстоит куда более долгий труд, чем я предполагал. Из показаний датчиков было известно, насколько упала температура снаружи и сколько циметров льда там накопилось, но лишь когда я увидел смерзшиеся горы своих материалов, то осознал, как все плохо. Хорошо, что роботов я оставил в доме, и хорошо, что забыл снаружи кое-какие инструменты. Дверь была погребена под двумя метрами снега. Пришлось прорубать туннель - никогда бы не подумал, что мастерство скульптора можно применять вот так.
Я подумал, не позвонить ли Белой Горе и не сообщить ли, что задержусь. Но мы договорились не мешать друг другу, а она, вероятно, приступила к работе, как только попрощалась со мной.
Роботы напоминали плохую труппу комедиантов, но восхищаться их представлением я мог не больше часа подряд. Стало так холодно, что пар изо рта оседал на бороде и усах ледяной коркой. Дышать было больно, а дышать глубоко - еще и опасно.
Так что в основном я следил за происходящим из-под крыши. Весь дом принадлежал мне одному, остальные давно ушли в купол. Когда я не работал, то напивался, чего не делал уже сотни лет.
Было очевидно, что функциональную модель я не построю. При постоянно меняющемся ветре уравновесить ее было невозможно. Но нам с роботами и так не хватало рук и прочих хватательных отростков, чтобы все разобрать и перетащить через шлюз в купол. Делать это было скучно, зато трудно. Все лазерные работы производились в помещении, чтобы дать камню предварительно согреться до комнатной температуры, а то он мог раскрошиться или потрескаться. Ни кондиционер, ни пылесосы не справлялись, так что спустя какое-то время я почувствовал, будто живу в литейном цеху: повсюду налипла каменная пыль, а в сухом воздухе пахло металлом.
Так что я без всякого сожаления засунул в шлюз последний фрагмент. Пусть меня сколько угодно чистят, если внутри ждет Белая Гора.
Она не ждала. Не было еще нескольких человек. Мне осталось вот это письмо:
В день, когда нам велели вернуться в «Амазонию», я поняла, как будет выглядеть мое произведение, и решила, что должна обо всем молчать, чтобы избавить от печали. И от попыток отговорить меня.
Читать дальше