Кэролайн Черри: Подвальная станция

Земля пыталась отозвать свои корабли обратно. Но было уже поздно. Земля пыталась обложить налогами и жесткой рукой управлять своими колониями. Это было не просто поздно, а слишком поздно.

Ариана Эмори помнила Отделение, день, когда Сайтиин объявила свою независимость и независимость своих собственных колоний; день, когда возник Союз, и все они внезапно восстали против отдаленной метрополии… Ей было семнадцать, когда со Станции прозвучало: Война.

Тогда Резьюн выращивала солдат, свирепых, целеустремленных и умных. Еще бы: Выпестованных, и усовершенствованных, и отточенных, знающих на рефлекторном уровне то, что никогда в жизни не видели, знающих обо всем, что касалось их предназначения. Живые орудия, мыслящие в одном направлении и все оценивающие с единственной точки зрения. Она помогала разрабатывать те матрицы.

Через 45 лет после Отделения война по-прежнему продолжалась; временами — тайно, временами — так далеко в космосе, что казалась уже частью Истории — но только не для Резьюн. Разные лаборатории могли выращивать солдат и рабочих, если Резьюн давала им матрицы, но только Резьюн мела исследовательские отделы и под руководством Арианы Эмори вела войну своими собственными изощренными способами.

Чего только не произошло за эти 54 года ее жизни… Она являлась свидетельницей Войн Компании, видела, как разделялось человечество, как устанавливались границы. Флот Компании Земли захватил Пеллу, но торговцы из свежеиспеченного сообщества отбили Пеллу и объявили ее своей базой. Сол пыталась проигнорировать свое унизительное поражение и двинуться в другом направлении; остатки старого Флота Компании занялись пиратством и продолжали нападать на торговцев так же, как и прежде, а Сообщество и Союз в свою очередь по привычке охотились за ними.

Но все это было неважно. Война снова стала холодной. Она продолжалась за столами конференций, где договаривающиеся стороны пытались найти биологические различия, которых не существовало, и провести границы в безграничном трехмерном пространстве — дабы охранить мир, которого, на памяти Арианы Эмори, никогда не было.

Могло показаться, что ничего этого не происходило. Точно так же она могла лететь и сто лет назад, за исключением того, что самолет был ухоженный и красивый, совсем непохожий на ту колымагу, которая перевозила грузы между Новгородом и Резьюн: в те дни все сидели на мешках и ящиках с семенами или еще на каких-то вещах из багажа.

Тогда она попросила разрешения сесть около окна (пусть грязного). Помнится, мать велела ей опустить солнцезащитный экран.

Теперь она сидела в кожаном кресле. Возле локтя — прохладительные напитки, на борту самолета — тепло и уютно. Несколько помощников обсуждают дела и просматривают свои записи; их разговоры чуть-чуть слышнее, чем рокот двигателей.

Теперь никакое путешествие не обходится без суеты помощников и без телохранителей. Кэтлин и Флориан сидели там, сзади, с натренированным спокойствием глядели ей в спину, даже здесь, на высоте 10.000 метров и среди сотрудников Резьюн, чьи дипломаты набиты секретными документами.

Совсем, совсем не так, как в старые времена.

Maman, можно я сяду у окна?

Она была не как все, ребенок двух родителей, Ольги Эмори и Джеймса Карната. Они основали лаборатории в Резьюн и начали тот самый процесс, в результате которого сформировался Союз. Они поставляли колонистов, солдат. Их собственные гены присутствовали в сотнях этих людей. Ее квазиродственники были рассеяны на многие световые годы. Но в те времена это никого не удивляло. Изменилось основное человеческое восприятие: биологическое родство стало значить очень мало. Семья еще имела значение — чем она больше, чем разветвленнее, тем безопаснее и состоятельнее.

Резьюн она получила в наследство. Отсюда и этот самолет, а не грузовой лайнер. А также не наемный самолет и не военный. Женщина ее положения могла бы воспользоваться чем угодно из перечисленного, однако она по-прежнему предпочитала механиков, являющихся частью Семьи, пилота, в чьей психомодели она была уверена, телохранителей, которые были лучшими результатами разработок Резьюн.

Мысль о городе, о подземках, о жизни среди чиновников, техников, поваров и рабочих, толкающих друг друга и спешащих выполнить свои обязанности, чтобы заслужить доверие, пугала ее так же, как безвоздушное пространство. Она сама направляла движение миров и колоний. Мысль о том, чтобы поесть в ресторане, о толпах, воюющих за место в вагоне подземки, о простом появлении на улице верхнего уровня, где ревет транспорт и мечутся прохожие, наполняла ее безотчетной паникой.