Георгий Гуревич - Иней на пальмах

— Садитесь, Джонсон, — вежливо сказал он. — Рассказывайте, в чем дело (он знал, что никто к нему не придет без дела) Хотите виски? Я позвоню буфетчику.

Меня неприятно поразило, что Чилл встретил меня такими же в точности словами, как я встретил Джо.

— Это правда, что вы хотите использовать «электромороз» как бомбу?

Почему я так поставил вопрос? Неужели мне хотелось, чтобы Чилл ответил: «Нет, неправда»? Неужели я успокоился бы, выслушав его оправдания?

Но Чилл не снизошел до оправданий.

— На вашего Фредди нельзя положиться, — сказал он. — Фредди болтун. Я даже не знаю, имеет ли смысл посылать его… с важным поручением.

Итак, Чилл не собирался отпираться. Он только сетовал, что Фредди разболтал мне.

— Фредди здесь не причем, — солгал я. — Историю с разгрузкой «Уиллелы» знают оба континента. Что же касается Фредди, конечно, на него нельзя положиться. И я бы не посылал его в Россию… Он совершенно не знает русского языка. Едва ли сможет объясниться вообще.

Чилл поднял на меня глаза — пустые, стеклянные, ничего не выражающие.

— Выучит, — жестко сказал он. — Есть захочет, выучит.

Меня поразила эта неумолимая логика. В самом деле, Фредди может отказаться oт диверсии. Он даже не будет голодать — у нею есть небольшой капиталец, сколоченный на службе у Чилла, потому что, как рыба-лоцман, которая плавает вместе с акулой и подбирает ее объедки, так и Фредди вместе с деньгами Чилла ставил свои и подбирал сотни там, где Чилл глотал сотни тысяч. У Фредди хватило бы средств, чтобы открыть собственное дело: табачную лавочку, гараж или тайный игорный дом. Но Фредди не пойдет на это. Он согласится на унижения и даже на опасность грязной работы диверсанта, лишь бы не отрываться от больших денег.

А что бы я сделал на его месте? Хватило бы у меня смелости сказать: «Прощайте, мистер Чилл. Я ухожу на бульварные скамейки»?

Я набрал полную грудь воздуха.

— Мистер Чилл, я категорически возражаю против такого применения искусственного холода В нашем до говоре речь шла о ледяном строительстве и только: о плотинах, мостах, о мирных сооружениях…

— И о различного рода новых применениях льда, не предусмотренных в перечне, — добавил мистер Чилл, ничуть не повышая голоса. — Дорогой мистер Джонсон, я очень высокого мнения о вас как об инженере, но вы совсем не знаете жизни. Я сам виноват в этом (в голосе Чилла послышалось отеческое назидание). Я посадил вас в уютный кабинет, снабдил вас книгами, чертежной бумагой, письменным столом, мягким креслом, даже сигарами из Гаваны. Вы имели удовольствие изобретать. Я отгородил вас от жизни, я грудью прокладывал вам дорогу и давал вам деньги, чтобы вы могли мыслить продуктивно (образ мистера Чилла в полосатой пижаме и бархатных туфлях, который своей тщедушной грудью прокладывает мне дорогу, вызвал у меня невольную улыбку). Я заботился, чтобы ваши мысли не остались химерами и вы же меня упрекаете. Нехорошо.

— Я с величайшим удовольствием строил бы любезные вашему сердцу плотины, — продолжал Чилл, — но, к сожалению, сейчас это нерентабельно. Три месяца назад в этой самой каюте я подсчитывал с виднейшими лоббистами, во сколько обойдется утверждение вашего проекта. Лоббисты считают, что против нас единым фронтом встанут все строительные компании, а кроме того, владельцы тепловых электростанций, короли угля и нефти. Я еще недостаточно силен, чтобы бороться один против всех. Но даже если мы, улучив момент, протащим ваш проект через конгресс и получим подряд, чего мы добьемся? В наше время государственные стройки влачат жалкое существование. Как только мистер президент потребует добавочных расходов на армию, нам тут же урежут кредиты. Скажите мне спасибо, что я нашел выход, Джонсон. У военных всегда есть деньги. Какое вам дело до этих косоглазых, которых они будут вымораживать? Мы деловые люди. На моих фабриках работает 120 тысяч человек — все чистокровные американцы. Я кормлю их — их жен, ребятишек и старых бабушек. Ради них я обязан брать любой заказ. Или вы хотите, чтобы эти 120 тысяч семей голодали из-за нашей мягкотелости.

Я молчал, и Чилл, решив, что он убедил меня, улыбнулся мягко и ласково. Но я молчал не потому, что согласился. Я понял одну простую вещь: споры полезны, когда нужно выяснить истину, но с вооруженным убийцей не спорят — его бьют, чем попало. Если человек падает в обморок, порезав палец, но не смущается уничтожить население целого города, если человек обирает 120 тысяч рабочих с семьями, если за их счет он сколотил миллионы и себя же считает благодетелем, с таким — спорить бесполезно. Он все равно не поймет.