Георгий Гуревич: Недоумение

— И удалось донести?

— Ну, в общем, более или менее, — пробормотал я, краснея еще больше, Печатаю время от времени. Знатоки хвалят, отмечают живописность. Читатель пока не оценил. Не дорос, видимо.

Шестаков пожал плечами:

— Как же это у вас получается: все понимаете и ничего не понимаете? Вы же только что растолковали мне, что земному читателю обязательно нужна интересная история. Сами дали алгоритм интересного: действия, события, а не рассуждения, борьба добра и зла, чтобы захватить читателя на первой странице и томить до последней, чтобы волновался он, переживая, не зная, кто победит. Ваши «Лепестки» только материал, даже не примеры, одни только описания, набор открыток, так я сказал бы. Ну и придумайте чрезвычайные события: допустим, в угоду транспорту ваши потомки залили всю планету асфальтом, не оставили ни единой травинки, ни одного лепестка, ни одного колоска, даже хлеб делают из нефти, невкусный, тошнотворный. Это суть. А теперь изложите ее по правилам интересности. Например, ваши герои возвращаются из дальнего путешествия на звездолете, с Земли улетели двести лет назад. Первая строка: «Звездолет должен был приземлиться 1 января 2222 года». «Ну-ка, ну-ка, — подумает читатель, — что мне сообщит о XXIII веке писатель П. П. Лихарев?» Затем, испытывая терпение заинтересованного читателя, ты имеешь возможность целую главу рассказывать, как соскучились звездолетчики о земной природе, как они мечтают любоваться густым снегом, ряской на пруду, басистыми снегирями и этим самым желто-синим цветком. Тут пригодятся твои лепестки, тут они будут уместны. Но не злоупотребляй. Страничек через десять читателю наскучат твои снежинки и травинки, он потребует действия. И тогда капитан звездолета пускай посмотрит в телескоп и разведет руками. «Не может быть», — только и скажет он. Читатель встрепенется: что же там произошло на Земле, поразившее бывалого звездолетчика? Внимание поддержано, и в следующей главе ты можешь неторопливо развертывать историю борьбы губителей природы и охранителей природы. Борьбу тоже завяжешь броской фразой: «Это уголовное преступление!» «Какое такое преступление?» — всполошится читатель. И так далее, страниц на триста, пока не исчерпаешь терпение.

Не знаю, как читательское, а мое авторское терпение не выдержало:

— Слушай, кончай издеваться! — крикнул я. — Не знаю, откуда ты пришелец, но в голове у тебя чего-то не хватает явно. Литература — это искусство, святое искусство, понимаешь ли. У художника душа горит, у него вдохновение, он себя рвется выразить, свое восхищение, свое возмущение. Он — пробудившийся орел, он крылья расправляет, чтобы над горными вершинами парить, весь мир озирая с высоты. При чем тут «броские фразы», «читатель увял», «читатель встрепенулся»? Ты путаешь ремесло и искусство, голубчик. Рожденный ползать летать не может.

— Насколько я знаю, — возразил он, — крылья машут в соответствии с законами аэродинамики. И ты свои вдохновенные «Лепестки» пишешь, соблюдая правила грамматики, запятые расставляешь, где полагается.

Я махнул рукой:

— Мих-Мих, ты непробиваем. Не лезь ты в искусство со своими алгоритмами. Неси их в соседнюю квартиру, туда, где пахнет жженой резиной.

Послушался он меня. Буквально на следующий же вечер услышал я, что знакомые шаги миновали мою дверь, направляясь в глубину коридора, в номер 442. И на второй день тоже. И на третий. Я даже приревновал немножко.

— Ревновали? — спросил следователь быстро.

— Ну, знаете ли, обидно все-таки, Друзей не так много в старости, после работы хочется покалякать о том, о сем, тащиться куда-нибудь сил нет. А тут собеседник рядом, разговоры занятные, нестандартные: не о болезнях, заработках, квадратных метрах. Спектакль разыгрываем: будто бы он гость из космоса, а я земные порядки объясняю. Привык уже к новому другу-товарищу. И вдруг полный разрыв из-за литературоведческого спора. Задет я был. Но решил не лезть в бутылку и на четвертый день или на пятый, заслышав знакомое шарканье в коридоре, выждал несколько минут для приличия и тоже сунулся в квартиру к изобретателю. Соседи давние, отношения простые, могу заглянуть без всякой дипломатии.

Я говорил уже, что изобретатель Уткин — человек приятнейший, доброжелательный и обязательный, всегда готовый прийти на помощь. Но активная доброта его сочетается с непримиримой воинственностью. Две войны ведет он перманентно: внешнюю — за признание своих изобретений, и внутреннюю — за квадратные метры в собственной квартире. Зимой одолевают жена с мамашей выжимают его на лестничную площадку к мусоропроводу, а летом, когда детишки на природе, Тимоша берет реванш, все комнаты захватывает, заполоняет ванную и даже кухню.