Георгий Гуревич - Свойственно ошибаться

…Та же комната. И мебель та же-старая, довольно обшарпанная. Я покосился на Наташу. Она явно была разочарована. Наверное, рассчитывала на роскошную обстановку, а тут с первого взгляда поняла, что триумф пока еще не состоялся… Итак, обшарпанная мебель, на столе папки, газеты вместо скатерти… Папки и разбросанные листки — на стульях, на шкафу, на телевизоре. И под телевизором на полу. А на диване полулежит Геннадий, худой, небритый и бледный. Такая бледность бывает у людей, которые по неделям не выходят на свежий воздух. Но вот открывается дверь справа, и входит Наташа. Не влетает на каблучках-пружинках — входит, волоча тяжелые сумки, с трудом взваливает их на стол, начинает выгружать хлеб, капусту, свеклу. Геннадий не сразу отрывается от чтения. — Как хорошо, что ты пришла, Наташка, переполнен, рвусь поделиться. Такие интересные вещи раскопал, расскажу за обедом. Понимаешь, штудирую церковные проповеди против еретиков. Рассуждают о божественном, а логика все та же: упорное, страстное, неприкрытое и злобное отстаивание собственной правоты, своих закоренелых ошибок, каждого слова, каждой запятой. Но всего интереснее в обороне, когда неправота очевидна. Утверждают, что буквы, слова и текст надо было понимать иносказательно, в противоположном смысле… У Наташи — той, что на экране, — губки закушены. Ей хочется взорваться, она с трудом сохраняет выдержку. Возможно, про себя считает до двадцати, чтобы не выпалить что-нибудь лишнее. — Гена, — начинает она ровным тоном. — Гена, ты обещал работать последовательно. У тебя договор о типовых ошибках на уроках геометрии. Пролонгация была уже два раза, а ты не написал ни строки. — Опять двадцать пять! — сердится Геннадий. — Ну напишу я эту чепуху, напишу. Да, отложил. Пойми, это же потеря престижа. Я должен войти в науку с чем-то принципиальным, всеохватным, произвести солидное впечатление. А об ошибках школьников напишет каждый учитель, даже лучше меня напишет, потому что у него практического опыта больше. В сущности, и мне, чтобы написать как следует, не грешно было бы пойти в школу учителем на год. На годик в шестой класс, на годик в седьмой, восьмой, девятый… Пять лет на ученические ошибки по одному предмету. А когда же основное? И так все откладываю да откладываю. Наташа тяжело вздыхает: — У Милочки больные ножки, — говорит она все тем же ровным голосом, с нарочитой медлительностью. Заставляет себя растягивать слова, чтобы не сорваться на крик. — Милочку надо везти в Евпаторию на полный сезон, и лучше бы ей ехать с мамой, всем детям лучше с родной мамой. Но может ли мама бросить работу при таком гениальном муже? Могу я бросить работу, скажи! Наташа срывается все-таки. Геннадий вскакивает с. дивана: — Ну хороню, хорошо, я напишу эту проклятую методичку. Пойду в школу, буду зарабатывать на ваши поездки. Поезжай в Евпаторию, в Пицунду, на Золотые Пески, в Дубровник, в Венецию, в Канны. К чертям теорию, к чертям большие планы и пустые мечты, к чертям десятилетний труд. Где у тебя мешок, сейчас сгребу эту макулатуру и обменяю на великолепный томик Дрюона. Геннадий и в самом деле хватается за метлу, начинает сметать бумаги в угол. Наташа с плачем обнимает его. — Гена, прости меня, я так устала ждать, я вообще устала. По я потерплю еще. И Милочка потерпит, поедет в санаторий с группой. Едут же другие дети без матери…

Еще десять лет спустя. Та же комната, и мебель все та же, совсем уже ободранная. На экране две женщины: Наташа, еще прямая, стройная, со следами былой красоты, как это принято говорить, но с седыми висками и очень усталыми глазами. Рядом с ней молодая, очень высокая акселератка. Я с профессиональным любопытством рассматривал, какую дочь сконструирует машина Наташе. Что-то не очень привлекательное получилось у двух красивых родителей. Тощая, узколицая и плоскогрудая, явно болезненная, с опущенной, капризно-недовольной губой. Пожалуй, похожа она была больше на Геннадия, однако не лучшее унаследовала. Черты те же, но без одухотворенности. — Мама, я не пойду на выпускной вечер, — тянула она. — Мне совершенно нечего надеть. У Таньки шпильки, у Ольги шпильки, у Наташки Колобка шпильки, одна я замухрышка. Не хочу быть хуже всех, не хочу… — Милочка, ты же знаешь, пане обязательно надо было съездить в Баку. У девушки надутые губки: — У других родителей дети на переднем плане, а у нас папа, все для папы, только для паны. — Милочка, ты же знаешь. Папа поехал не для забавы. Ему предложили хорошую работу. Папа прилетает сегодня, и как только он прилетит… Наташа на экране смолкла прислушиваясь. Ну вот и он, кажется… Дверь распахивается. Как пишут в пьесах: «Те же и Геннадий». Совсем седой уже, с помятым лицом, в помятом костюме. Впрочем — сидел в самолете, сидел в автобусе, трудно сохранить свежесть. Наташа кинулась к нему, чтобы помочь спять пальто. Дочь молчала выжидательно. — Ну что уставились? — сразу же огрызнулся Геннадий. — Сорвалось. Ни с чем я приехал, ни с чем, послал подальше этого прохвоста. Такой сладенький, такой любезненький, водит по ресторанам, угощает, подливает, льстит: «Вы такой замечательный, такой проницательный, на весь Союз знаменитый, от вас ничего не укроется, вы людей насквозь видите. Помогите нам развенчать этого невежду Нигматуллина, нам от него житья нет». Ну прочел я статьи Нигматуллина, действительно есть у него ошибки. Ошибки вечны и бесконечны, у самого господа бога полно ошибок. И прочел труд моего заказчика: «Нечто к вопросу о предварительном определении формулировки значения…» Лепет! Я ему говорю: «Давайте лучше и ваши ошибки исправлю». Лезет в бутылку: «А вы кто есть? Вы же не специалист, что вы понимаете в нашей специфике?» Значит, в его специфике я не понимаю, а ошибки его противника увижу. Не специалист, но известный скандалист. Искатель чужих блох. Помогаю тупицам придираться к способным людям. Могу разоблачать, могу оклеветать. Плюнул и уехал. Наташа слушала с грустно-усталым видом, дочка с кисло-презрительным. — Значит, ты зря потратил деньги на поездку в Баку? — сказала она. — Зря потратил деньги, зря потратил время. — Геннадий вскипел, не встретив сочувствия. — Говорил же я вам: «Не толкайте меня на случайный заработок». Деньги, деньги, только деньги вам нужны, денег вам не хватает… — А обо мне ты совсем не думаешь? сказала дочка. — Думаю, думаю, только о вас с мамой и думаю. Вот о деле думать некогда, действительно. И тут зазвонил телефон. Геннадий схватил трубку. — Да-да, это именно я, — закричал он. — Известный на весь Союз специалист-скандалист. Да, могу разоблачить, могу оклеветать. Кого оклеветать по дешевке? — Гена, опомнись! — Наташа решительно положила руку на рычаг, выключая телефон. — Иди, полежи, отдохни с дороги, мы тут разберемся с Милочкой. Геннадий разом исчез с экрана. Машина убрала его за ненадобностью, в комнате остались мать с дочкой. — Ну и как мы будем разбираться, мама? Значит, плакал мой выпускной вечер? Наташа тяжело вздохнула и начала снимать с пальца обручальное кольцо. — Он мой муж, я люблю его и верна, — сказала она как бы про себя. — И не кусочек металла доказывает верность. Экран погас.