Георгий Гуревич - Только обгон - (По мотивам мемуаров йийита Гэя)

Я в скафандре с двумя наушниками, как полагается. Правый — мой личный, для персонального вызова; левый настроен на общую волну, и в нём сплошной гул: “Куда смотришь, черт?”, “Вира помалу!”, “Осторожно, ногу!”, “Внимание, радиограмма из центра!” Срок назначен, названы часы и минуты, но ещё ничего не готово, не погружено, не разобрано… Где лекарства, где инструмент, где навигационные приборы? Ладно, потом, в пути будет время, разберёмся как-нибудь. Отказался лететь врач? Что с ним? Заболел или струсил? Ладно, обойдёмся. Народ молодой, авось болеть не будем. Нет автоматов обслуживания? Обойдёмся, народ крепкий, неизбалованный, обслужим сами себя, руки не отвалятся. Нет памяти для вычислительной машины? Обойдёмся, сами смонтируем, запомним, запишем результат на бумажке. Лишь бы отчалить скорее, лишь бы набирать километры, догонять наконец, догонять!

Доходит до слуха, что наши противники в сенате не успокоились. Отменить старт нельзя, народ не допустит. Но возникла идея заменить экипаж. Дескать, мы молодые, неопытные, горячие, нам нельзя доверить звездолёт. Но нет веры людям доверенным, угодным сенату, поводят-поводят корабль по космосу и вернутся под предлогом аварии. Всегда же можно найти предлог. Вопрос о новом капитане уже внесён в сенат. Надо спешить, пока они не отменили старт. Скорей, скорей, скорей! Что там ещё не погружено? Запасной локатор? Обойдёмся без запасного. Юэй, старший, ты уже заготовил прощальную речь?

Юэй заготовил… но только для троих слушателей: для круглолицей жены и круглолицых дочурок с круглыми от любопытства глазами.

— Трудно тебе придётся, Юя, — говорил он, держа жену за руку. — Но ты уж потерпи, ради такого дела всем надо терпеть.

— Потерплю, — отвечает она, — деваться-то некуда. Вот у меня два якоря-анкерка, два залога терпения и верности.

А “залоги” только глаза таращат. Всё им удивительно, всё непонятно, и страшновато, и привлекательно. Очень уж много грохота и мелькания вокруг.

Передо мной тоже глаза, голубовато-серые глаза Гэтты. Куда ни повернёшься, её глаза. В них напряжённое ожидание, немой вопрос: “А ты мне что скажешь, прощаясь?”

“Гэтта, родная моя, ты же знаешь, что я люблю тебя, люблю так, что в груди жарко”.

— Да-да, сюда кладите и крышкой кверху обязательно…

“Гэтта, сказать тебе о любви вслух, всеми словами, а потом что? Ведь расстанемся-то на двенадцать лет. Юя будет ждать, вынуждена ждать, у неё два якоря в юбочках…”

— Да-да, и седьмой, и восьмой номер кладите. Десятый? А где же девятый? Опять некомплект!

“О чем это я? Да, Юя обязана ждать, но ты же девушка. Имею ли я право сказать девушке: “Жди меня двенадцать лет и, если я вернусь живой…” Все равно ты забудешь меня. Наверное, без этих слов легче забыть”.

Но серые глаза настаивают, серые глаза просят и требуют. Они считают, что Гэтта сама решит, что легче.

— Послушай, Гэтта…

Что это? Вспышки! Скачущие лучи! Похоже на лазерную перестрелку. В наушниках слышу: “Именем закона!” Чей-то надрывный крик: “Справедливые”, отчаливайте, вас хотят арестовать!” И сразу же: “Братцы-монтажники, не допустим полицию! Да здравствует справедливость!”

Юэй соскакивает с трибуны, отталкивая испуганную жену. Кидается ко мне:

— Гэй, где оружие? Никого не подпускай, стартуем немедля!

Откуда я знаю, где лучеметы? В отсеках, в ящиках, на стеллажах? В пути хотели разобраться. А вспышки все ближе, ближе, в нашем распоряжении минуты. Отцеплять конвейер некогда, я отсекаю его лучом и сбрасываю ближайшие ящики в пространство. Медлительно сдвигаются тяжёлые створки грузового зева. А Гэтта, а Сэтта — провожающие, — они же на корабле! Ну и пусть летят с нами, не гнать же их под лучеметы.

— Сэиты, вы уже внутри оба? Рэй, заходи.

И тут полиция пускает в ход большой луч. Это мгновение, и в памяти остаётся только один кадр, неподвижный. Я вижу ферму, рассечённую наискось, — так режут колбасу. Алые, как бы облившиеся кровью, оплавленные обрубки балок, несколько скорченных опалённых фигур монтажников, их общий вопль в моем левом наушнике, Юя с протянутыми руками, руки протянуты, но девчушек держат крепко, а в двух шагах от неё Юэй, рассечённый лучом надвое, мёртвый. И мёртвой рукой он мне показывает на шлюз.

Всего одно мгновение… Я рассказываю куда дольше. Даже движения не запечатлелись в памяти, осталась как бы фотография. Я вскочил в шлюз. Не кинулся к нашему капитану, не мог ему помочь. Ведь мы же были в безвоздушном пространстве, где даже маленькая дырочка в скафандре означает смерть.