Юрий Никитин - Я – сингуляр

Еще два бокала крепкого вина, я ощутил, что алкоголь начинает туманить мозги, выбрался из-за стола, в другой комнате плюхнулся на диван. Ремень пришлось распустить, успел нажраться, как паук на толстой молодой мухе.

Доносится музыка, хохот, повизгивание ощупываемой Татьяны. Голос у нее настолько выразителен, что я просто вижу, в какой момент ее щупают за сиськи, а когда запускают лапы в трусы. Ах да, трусов она теперь принципиально не носит, а то не увидят «губки бантиком», зря старалась, что ли.

Со стороны балкона тоже довольное ржанье и голоса Барабина, Константина и Люши:

– Ну и что, если курить вредно? А жить – противно…

– Ты че? Тебе ж сказали: жить будем плохо, зато недолго!

– Ты прав, долго жить невыгодно.

И возражающий голос Барабина:

– Не-е-е… Щас то ли жить стало лучше, то ли умирать веселее…

Константин, что всегда старается выглядеть умным и глубокомысленным, продекламировал, как с трибуны:

– Лучше умереть, когда хочется жить, чем дожить, когда хочется умереть.

– Ну да, – обидчиво возразил Люша, – я вот прочитал в газете, что омары и мясо барракуды мне противопоказаны, и как теперь жить?!

– Да, лучше помереть…

И у них проблемы, подумал я с пьяным благодушием. И тоже о жизни и смерти… Но только как… Лихие, дескать, смерти не боимся, плюем ей в наглые глаза. Трын-трава… Жизнь – копейка, судьба – индейка, грудь в крестах, голова в кустах… и дал он ей в ухо мозолистой рукой, это вроде из Беранже… Да вообще-то неважно, из кого. Когда смерть – неизбежность, то надо демонстрировать к ней презрение. А следовательно, пренебрежение жизнью. Ведь все равно помирать, так умрем же с достоинством…

Из комнаты донесся веселый рев Люши, подражая Шаляпину:

– Бездельник, кто с нами не пьет!

Ну да, тянулась вялая мысль, но не обрывалась, как же, обольем презрением тех малодушных, кто пытается продлить жизнь тем, что отказывается от вредных, но таких приятных привычек, выигрывая у смерти какие-то два-три года… Гм, а если не два-три, а двадцать-тридцать?.. Впрочем, тоже мало, согласятся немногие. Ну а если двести-триста?..

Я вернулся в гостиную, Люша налил мне до краев, я сумел поднести фужер к губам, не пролив и капли. Организм начал впитывать алкоголь, словно пустыня долгожданную воду. А если не двести-триста, мелькнула угасающая мысль, а побольше, побольше… тысячи и миллионы лет…

– Бездельник, – заорал я безбашенно, – кто с нами не пьет!

Потом мы пили за любовь, вообще за женщин, за тех, кто в море, а потом все дружно орали, обняв друг друга за плечи:

Я тоже орал и чувствовал, как сердце наполняется мужской гордостью. Мы не дорожим жизнью, пусть трусы за нее цепляются, пусть они за нее трясутся, а нам плевать, мы – орлы, нам все по это самое, мы презираем трусов, мы пьем и жрем все, что шевелится, а что не шевелится – тоже жрем. И трахаем. И вообще нам ничто не страшно, потому что мы – лихие ребята…

Казаки, что пели эту песню, красиво погибали на поле боя, не страшась неприятеля, а мы не страшимся пить и есть то, от чего предостерегают пугливые медики. Мы не страшимся напиваться и тем самым сокращать жизнь, мы не трусы и не трясемся, стараясь прожить как можно больше. Раз родились, значит – помрем, это закон мироздания, помирают от старости даже звезды и галактики. Вселенная и то когда-то помрет, даже известно, когда помрет, потому глупо и кощунственно переть против матери-природы.

– Люша, – сказал я, – Люша…

Я сам удивился нежности в своем голосе, только сам Люша не удивился. Большой, огромный и добродушный, как раскормленный сенбернар, он смотрел добрыми глазами из-под нависающих на глаза толстых мясистых век.

– Все в порядке, Слава.

– Ты не знаешь, – возразил я, – что хочу…

– Да знаю, знаю…

– Что я хочу сказать, – сказал я упрямо, – я тебе этого никогда не говорил.

– Ну говори…

Я вздохнул, обнял его, чувствуя большое надежное тело друга, что не подведет, подставит крепкое плечо в трудную минуту, ибо у мужчин есть то, чего нет у женщин, – мужское братство, мужская солидарность и молчаливая взаимоподдержка.

– Я был не прав, – прошептал я, опуская голову и пряча глаза. – Черт, почему я поддался? Да еще на такое?.. Сейчас вот даже не понимаю, какое затмение…

Огромная ладонь непривычно деликатно похлопала по моей сгорбленной спине.

– Это понятная слабость… – прогудел сверху могучий голос.