Лоренс Даррелл - Бальтазар (Александрийский квартет - 2)

По воскресеньям мы ходили с ней вместе проведать Скоби, я помню: Мелисса, в своем ярком бумажном платьице, в соломенной шляпке, улыбается, счастливая свободой - на целые сутки - от пыльного кабаре. Вдоль по Гранд Корниш - танцуют, перемигиваясь, волны на отмели, черные в красных фесках извозчики правят полудохлыми клячами, запряженными в скрипучие, ветхие "такси любви"; мы шли вдоль парапета, а они кричали нам вслед: "Такси любви, сэр-мадам! Только всего десять пиастров за час! Я знаю тихое местечко..." И Мелисса смеялась и оглядывалась на ходу - посмотреть, как блестят жемчугами на утреннем солнце минареты, как ловят ветер с моря разноцветные воздушные змеи.

Скоби чаще всего проводил воскресенье в постели, тем более что зимой он практически неизменно бывал простужен. Он покоился меж грубых простыней и к моменту нашего прихода обычно успевал заставить Абдула сделать ему "коричное притирание" (я так и не узнал, что это такое); была и еще одна привычная формальность: нужно было нагреть кирпич и положить ему к ногам, дабы они не мерзли. На голове - маленькая вязаная шапочка. Читал он очень мало и, подобно некоему древнему племени, всю свою литературу носил с собой в памяти; оставшись один, он запускал наугад в сей пыльный сундук сухую жилистую руку, и читки вслух самому себе длились порой часами. Репертуар его был довольно обширен, в основном баллады: исполнять их полагалось яростно, отбивая такт рукой. "Прощание араба с боевым конем" вышибало из него слезу, как и "Звучала арфа в залах Тары"; были там и тексты, мне до знакомства с ним совершенно неизвестные, - одно стихотворение, галопирующий ритм которого был способен в буквальном смысле слова поднять его с постели и довести аж до середины комнаты (если он читал в полную силу, конечно), он особенно любил. Как-то раз я даже заставил его списать для меня слова, чтобы на досуге повнимательнее их изучить:

Были саксов три сотни унынья полны,

Когда их осадили О'Нила сыны,

Но Багнал на клинке своем клятву дает,

Что ирландцев от Портмора он отобьет.

В дальних землях не раз поднимали свой стяг.

Ветераны Багнала - надменен их шаг,

Лица - чистая бронза; и страшен был вид

Черной тучи, что шла к Бел-ан-аха-Биг!

Хэй, ирландцы, вперед! - Саксы крикнули: пли!

Но уже на лафетах лежат пушкари.

Наши парни не сталью, а силой сильны,

И бежали солдаты в доспехах стальных.

А ирландцам - одежда, оружье, казна,

Коням корм, и еда, и бочонки вина,

Белый хлеб и баранина - ешь не жалей!

Фулилуэх! Как ели ирландцы в тот день!

Скоби, к сожалению, ничего о стихотворении этом не знал; более полувека оно хранилось у него в памяти как некая фамильная ценность, редкий предмет старинного серебра, что достают на свет Божий лишь по большим праздникам и выставляют на всеобщее обозрение. Среди прочих подобного же рода сокровищ был отрывок (читал его Скоби не менее пылко), который заканчивался так:

Север и Запад, Юг и Восток

Пусть сойдутся во всеоружье

И мы им покажем!

Доверьтесь Джошуа Скоби - и он им покажет.

Мелисса была от него в восторге и находила его словечки и саму его манеру весьма забавными. Он, со своей стороны, тоже привязался к ней - и в первую очередь потому, сдается мне, что она всегда величала его полным титулом - бимбаши Скоби, - это ему льстило и давало возможность разыгрывать из себя по отношению к ней роль "высокого лица".

Но вот как-то раз, помню, мы застали его едва ли не в слезах. Поначалу мне показалось, что он просто расчувствовался сверх меры, декламируя какую-нибудь из самых могучих своих поэз ("Нас Семеро" - еще один придворный фаворит); но я ошибся. "Я поссорился с Абдулом - первый раз в жизни, сознался он, кинув на меня быстрый, искоса взгляд. - Знаешь, какое дело, старина, он хочет заняться обрезательством".

Что ж, я в том не увидел ничего необычного; не вечно же Абдулу только стричь и брить своих клиентов - звание цирюльника во всей его местной специфике было бы для него серьезным и весьма ответственным шагом вперед, к вершинам доступной для него карьеры: вроде как степень доктора наук. Но стоило, конечно, принять во внимание и физическое отвращение Скоби к самому обряду обрезания. "Он пошел в город и купил огромный грязный горшок, доверху набитый пиявками, - негодовал Скоби. - Пиявки! Он кровь отворять собирается, и уже начал, кстати. Я ему так и сказал, я сказал: "Если ты думаешь, сынок, что я купил тебе собственное дело для того, чтобы ты редуцировал маленьких детишек по пиастру за штуку, ты ошибаешься", - я ему сказал, так и сказал". Он остановился, чтобы перевести дух, и не нужно было близко знать его, чтобы заметить, насколько он задет и обижен. "Но послушай, Шкипер, - возразил я. Он хочет стать цирюльником, что в том плохого. В конце концов, обрезание сейчас где только не делают, даже в Англии". Ритуал обрезания был столь обыденной чертой египетского образа жизни, что причин его раздражения я просто не мог понять. Он надулся, опустил голову и заскрежетал искусственными зубами - так, чтобы всем было слышно. "Нет, - сказал он сварливо, - я не позволю". Внезапно он поднял голову и почти выкрикнул: "Знаешь, что я тебе скажу? Он, кроме шуток, собирается идти в обучение к Махмуду Энабет Аллаху - к этому старому мяснику!"