Владимир Колин - Зубы Хроноса

Он говорил охрипшим голосом подростка. Я последовал за ним и, при свете фонаря, увидел, что его рисунок был совершенно идентичен моему. Фигура была стилизована так же точно, линии, отмеченные звездами, были такие же и — что мне показалось уж совсем невероятным — даже размеры рисунка казались одинаковыми. Я тут же проверил это, измерив их веревкой. Они полностью совпадали.

— Хотел бы я понять… — сказал Гурген.

Но я знал, что ему это не удастся. Мы обеими ногами вступили на землю чуда, через минуту пещера могла превратиться в дворец, из светящегося сосуда могло вырасти дерево, или живое существо, или новый мир.

Кто в состоянии постичь колдовство магребина из «Тысячи и одной ночи»? Все стало возможным, ибо мы снова превратились в детей, и в мире не было других законов, кроме законов наших надежд.

— Пошли дальше, — в недоумении проговорил Гурген. — Сосуд захватим на обратном пути.

— Если он захочет…

Он остановился и крикнул во весь голос: — Что?

— Ладно, ладно, пошли!

Не стоило говорить с ним, пока он еще не понял…

А во мне уже звучала песня, и мне казалось, что я испытываю легкое головокружение, которое, однако, не позволяло мне забыть, где я нахожусь, и делало меня счастливым.

— Нужно сфотографировать рисунки, — вспомнил Гурген.

— На обратном пути. Согласен?

Он пожал плечами и вошел в следующий зал. Но тут же я услышал его крик и, бросившись вдогонку, застал его прильнувшим к стене. Правая рука бессильно свисала у него вдоль тела, пятно света окружало ноги, а левая рука указывала в глубь помещения, где тьма была непроницаемой. Я заметил, как сильно дрожит его рука. Он шевелил губами, не в силах извлечь ни одного звука. Я прорезал лучем фонаря мрак пещеры и вдруг почувствовал, что мои волосы встают дыбом, а вдоль позвоночника скользит ледяной палец.

Там, во тьме — огромного, во всю высоту пещеры — я увидел себя. В ужасе, неспособный мыслить, я созерцал свое словно вырезанное, лишенное фона изображение. Я стоял на ногах. С минуту я надеялся, что речь идет об оптическом обмане, о простом световом эффекте. Но тут я узнал белый халат, который носил лишь в институте, халат, которого не было на мне сейчас, когда я обследовал пещеру, и понял, что выросшее передо мной увеличенное изображение не принадлежало настоящей минуте. Оно не было отражением в каком-то невероятном зеркале или продуктом случайных соответствий… У меня в голове все перепуталось. Как ни был я готов принять чудо, подобная встреча превосходила мою восприимчивость и превращала восторг в ужас.

Гурген молчал. Теперь он дышал уже не так шумнои, как я предполагал, начинал рассуждать (он располагал каким-то преимуществом во времени — разумеется, минимальным, но значение секунд теперь невероятно возросло). Наконец он поднял вверх фонарь и направил его свет не к середине зала, как в первый раз, а на пол, и мы оба увидели скелет. Он лежал на спине, словно распятый, кости ног были вытянуты, руки сложены крестом, перпендикулярно к позвоночнику.

Но не вид скелета ужаснул нас: профессия приучила нас к виду человеческих костей (да мы и надеялись найти в этой пещере кости, и, может быть, старинные предметы), а то, что мое изображение выходило изправой части обрушенной грудной клетки, которая была когда-то живой грудью — как призрак, поднимавшийся из ноздреватых пожелтевших костей.

— Нет, — возмутился Гурген. — Это невозможно! Этого не может быть…

Как и мне, в силу невольной ассоциации идей, ему показалось, что это мой скелет лежит там, распятый на камне. Он на секунду закрыл глаза и снова широко открыл их, но ни я, ни призрак не исчезли. Как в бреду, мы приблизились к скелету и, среди костей правой руки, обнаружили нож из дымчатого обсидиана. Я стоял возле своего огромного изображения и, наклонившись, пронзил его головой. Я не заметил этого, но Гурген крикнул: — Мегер! — и я, распрямляясь, снова прошел сквозь свое бесплотное изображение.

Оно осталось целым, словно состояло из какого-то нетленного вещества, над которым у нас не было власти.

Я еще несколько раз прошел сквозь него, и каждый раз изображение складывалось снова, будто я был камешком, неспособным поколебать поверхность глубокой реки. И все же изображение не имело глубины.

Обсидиановый нож выдавал возраст скелета. Я знал, что до недавних пор пещера была закрыта и вспомнил гладкую, как срез, поверхность обвалившегося камня и рамы вокруг входа в пещеру. Откуда там могло взяться мое изображение, выходящее из древнего скелета?