Владимир Колин - Зубы Хроноса

— Не глупите! — закричал пилот, снова высовываясь из кабины.

Его черная рука делала какие-то знаки, но дон Модесто не мог ничего сделать. Да он и не подозревал, как тот напуган. Он бился в петле лассо, как рыба на удочке, и чувствовал, что задыхается. Тогда пилот снова нырнул в кабину и, смирившись с поражением, выбросил в окно другой конец веревки, повисшей под телом дона Модесто. Расстояние между ним и вертолетом быстро выросло. Наконец ему удалось отвязаться, и какое-то время человечек и ненужная веревка летели в воздухе рядом. Потом веревка упала на ветви каштана, и стайка детей бросилась к дереву. И, снова летя над рельефным ковром города, дон Модесто понял, что действительность и не пытается слиться со сном. В отличие от того, что случилось с ним во сне, сейчас он направлялся, вдоль Кале де Сеговия, к огромному зданию, в котором было расположено множество литературных редакций, и на девятом этаже-помещения, занимаемые «Иллюстрированной неделей».

Сам того не заметив, он поправил бант своего мягкого галстука и проверил, на все ли пуговицы застегнут его пиджак. Он уже видел бесчисленные окна здания (в их пустых глазницах толпились редакторы и журналисты), но, как он и подозревал, сила, поддерживавшая его в воздухе, несла его к определенным окнам девятого этажа. В одном из них отчаянно жестикулировала Эстелла, а за ней стоял главный редактор, то и дело потиравший ладонью свой подбородок, словно бы желая убедиться, что и в это утро он не забыл побриться, и, как со снисходительной улыбкой заметил дон Модесто, редактор спортивного отдела смотрел на него в бинокль, которым он пользовался на стадионе.

— Салуд! — воскликнул дон Модесто с расстояния в несколько метров, неподвижно повиснув между небом и землей. — Ну как, убедились, что я сфотографировал посланца другого мира?

— Фотографии появятся в праздничном номере, — ответил главный редактор, морщась так, словно он проглотил ящерицу, и все время потирая себе подбородок. — Но неужели вы в самом деле хотите сказать…?

— Чего ему еще говорить? — прервала его Эстелла.

— Ему больше нечего говорить… То есть нет, пусть он расскажет, что чувствует! У нее в руке была шариковая ручка, а на подоконнике — раскрытый блокнот.

— Первые впечатления… Контакт с невидимым… Вероятно, это летающая тарелка? Узнай, может быть, она захочет передать тебе какое-нибудь сообщение? Ах, почему я не на твоем месте!.. Спросил? Что она сказала?

— Замолчи! — прервал ее человечек. — Беги ко мне домой… Аппарат и фильтр, ты знаешь, где они лежат! Если я останусь здесь, все просто, если же нет… с геликоптера… Сфотографируй как можно больше, под всеми углами…

И он вдруг пожалел, что не может разорваться надвое, чтобы одна его часть осталась в воздухе, а другая кинулась вместо Эстеллы снимать самые потрясающие кадры в истории фотографии.

— Господи! — воскликнула девушка. — Как это я не догадалась?

И исчезла из виду. Остальные, глубоко пораженные, продолжали смотреть на дона Модесто. Они заметили, что тело сеньора Оргульо слегка покачивается, словно плывет на надувном матрасе, качаемом волнами. Вид аккуратно одетого человечка (его аккуратность странным образом подчеркивал мягкий галстук и мятежные усы), с победоносным видом покачивавшегося в воздухе, был настолько невероятным, что большинство еще отказывалось верить своим глазам.

— Ей богу, ничего не видно, — сказал редактор спортивного отдела, отнимая от глаз бинокль.

Он хотел сказать, что не видит предмета, который поддерживал бы в воздухе тело дона Модесто, потому что, подобно многим другим, считал все это простой хитростью. Несколько рук потянулось к биноклю.

— Не испытываете ли вы необычного утомления? — спросил с седьмого этажа человек в очках и с черной бородкой, специалист-психолог.

— С чего бы это? — ответил дон Модесто. — Я ведь ничего не делаю…

— Я имею в виду психическое утомление, — обиженно уточнил психиатр, но в этот момент машинистка с последнего этажа воскликнула: — А меня с собой не возьмете? — И все засмеялись.

— Почему бы и нет? — ответил дон Модесто. — Пожалуйте! — И он разгладил свои усы.

Затем, к удивлению всех собравшихся и прежде всего к своему собственному, он сделал скачок и остановился перед машинисткой, протягивая к ней руки. И когда девушка, хихикнув, отпрянула от окна, сердито проговорил: — Какая несерьезность! — что вызвало новый взрыв смеха у всех окон.

Наследник дона Мигуэля Оргульо переживал великий, неповторимый день, один из тех дней, что являют собой апогей целой жизни. Может быть, кто-нибудь другой на его месте сумел бы воспользоваться обстоятельствами с большей ловкостью, произнес бы запоминающиеся фразы, которые многочисленные журналисты — более многочисленные, чем на многих знаменитых пресс-конференциях — разнесли бы по всему земному шару. Но дон Модесто, смущенный множеством устремленных на него глаз, переживал свой триумф в молчании. Заметив, что на всех этажах появились фотографы, аппараты которых трещат без умолку (некоторые из них использовали и телеобъективы), он принимал соответствующие позы — не слишком скованные, не слишком развязные. Тут он снова пожалел, что не взял с собой аппарата, и вздохнул, вспомнив недавно приснившуюся ему пантомиму. Фотографы, толпившиеся тогда вокруг его статуи, находились сейчас здесь, и с каким удовольствием предался бы он фантастическому балету ритуала, открытого во сне!