Владимир Колин - Зубы Хроноса

Ослепительный луч света упал прямо на бронзового всадника, превратившегося в хаос обломков. Мария вскрикнула, но двое уже сцепились, и блестящий ствол, направляемый то в небо, то на тротуар, вздрагивал под двойным нажимом рук Дима и Стела. Не в силах ничего понять с той самой минуты, как она открыла дверь библиотеки, она бессильно следила за схваткой незнакомцев, говоривших на неизвестном ей языке.

Но один из них целовал ее, и ее голова отдыхала на его груди, в общем молчании, которое сблизило их больше, чем это могли бы сделать слова. В ужасе она кинулась на ступени музея с еще неясным намерением попросить помощи у единственного человека, который, как она знала, был поблизости — у старика сторожа.

Она была уже на первых ступенях, когда пламя, вылетевшее из блестящего ствола, ударило в нее, и девушка превратилась в поверженную тень, отпечатавшуюся на ничего не подозревающем камне.

Двое на площади отпустили друг друга и поднимались, быстро и прерывисто дыша.

— Другого выхода не было, — виновато сказал Дим.

Стел смотрел на пятно, хранившее силуэт Марии — тень, об отсутствие которой он только что помешал ей запнуться.

— Да… не было, — повторил он угасшим голосом, шедшим, казалось, издалека, и вдруг ударил Дима кулаком в подбородок. Тот, не успев опомниться, упал на тротуар.

Стел с минуту постоял, весь напрягшись. Ниоткуда не долетало ни одного звука. Тогда он нагнулся, взял из бессильно разжавшейся руки оружие и кинулся вверх по ступеням, обходя распятую на них тень Марии. Перед дверью он коснулся серебристым стволом запора и, закрыв глаза, нажал на курок. Дверь распахнулась, черная и вздувшаяся. Он толкнул ее, ринулся в здание, пробежав мимо будки окаменевшего сторожа, и, возле подножья одной из колонн, нашел свой ранец — там, где его оставил. Не выпуская его, он передвинул назад иглу на циферблате времени и очутился в круглом помещении на втором этаже.

— Мария, Мария, Мария, — сказал он. — Мария!

И снова почувствовал радость и грусть, ощущение, что он что-то находит и теряет. Но он больше не спрашивал себя, что это.

— Я все время думала, что вы — просто-напросто вор.

— Но теперь вы так не думаете.

— Нет. Вы — еще хуже, верно?

Слова. Они были произнесены, и их уже нельзя изменить, хотя все стало ужасно ясным, и его встревоженные мысли сталкивались, как шары, разгоняемые и снова налетающие друг на друга. Не привыкшая к скачкам во времени, пусть и коротким, Мария ничего не помнила и произносила слова, не думая о том, что все это уже было, что она просто повторяет роль. Но Стел знал, что их время отмеряно. Он поставил на пол ранец и почти незаметно передвинул иглу вперед.

Площадь опустела, и одиночество стоявшего в центре всадника делало ее еще более пустынной. Вокруг вздымались бесформенные громады кактусов.

— Ничего, — сказал он, глядя на окаменевший галоп коня и вспоминая, как он будет выглядеть… не через день, а скоро, слишком скоро… Идемте… Нет, не туда! — воскликнул он, видя, что она хочет спуститься по ступеням. Там, слева, должна была отпечататься навеки поверженная тень человека. Но не сторожа, как он думал…

Он прикусил губу. Где-нибудь должна же существовать щель, кругу нельзя дать замкнуться. Теперь у него было оружие, и они это знали. Пока будет жить он, будет жить и Мария.

— … что это просто кошмар. Все это неправда: вас просто нет, музей не опустошен, я у себя дома и сейчас проснусь…

— Проснись же! — снова воскликнул Стел, поворачивая ее лицом к себе и прижимаясь губами к ее губам.

— Мне хочется, чтобы ты взглянул на эти записки — сказал мне мой друг из Космического архива № 1.

— Пять человек держало их в руках и каждый пополнил чем-нибудь первоначальный текст, но все пятеро уже давно превратились в прах…

Вернувшись домой, я принялся за расшифровку страниц, исписанных старинными латинскими буквами. Ниже я воспроизвожу их в точности, лишь по старому писательскому обычаю добавив к ним заглавие.

И я остался один. Блестящее тело корабля сделало над астероидом последний круг и направилось к Сатару — У6, где расположилось руководство института и лаборатории. Как черные воды реки, вокруг меня сомкнулось молчание. Впереди, давя меня своим гигантским диском, холодно и равнодушно сиял огромный Юпитер, и, впервые в жизни почувствовав, как неприятно сжалось мое сердце, я погрузился в глубины одиночества. Я не мог сдержать ледяной дрожи. Молчание было слепым, бесконечным. Я отвернулся от великана, закутавшегося в отравленный саван, и, направив взгляд на ангельское сияние звезд, вспомнил стихи Митрана:… и испуганные листья звезд дрожат на огромных золотых тополях миров, в ночь начала начал…