Дмитрий Колосов - Воин

Он лишь жестко улыбнулся в ответ.

Ее глаза замутились, обиженные: как, неужели я не нравлюсь тебе?

— А почему ты должна мне нравиться? — скривились в ответ губы.

Она умоляла: ну упади у моих ног и я подарю тебе все, что захочешь: власть, богатство, славу… Я, наконец, подарю тебе мою любовь! — Как трудно выговорить эти слова. Она никогда не говорила их. Их говорили ей другие.

— Твою любовь? — засмеялся он. — Я не люблю пластмассовых цветов. Они хороши лишь в венках. Но даже в гроб кладут лишь живые цветы, ибо и мертвому нужно живое.

— Пойдем со мной в мой замок, — попросила она.

— Я не люблю холод. Я не хочу жить в ледяном замке. Прощай, меня ждет море.

И он ушел.

И она пошла за ним.

Она ушла за ним от всего: от славы, от обожателей, от дворцов, от экипажей; она ушла от своего мира. Ушла ради того, чтобы увидеть похотливую улыбку на его лице, и восторжествовать.

Они поселились на берегу моря. Она готовила ему обед и стирала белье. Ей было тяжело, но красота ее не уходила. Она оставалась прежней. Ей надо было быть во всеоружии.

А вечерами они говорили.

Ее самолюбие страдало, она пыталась понять, почему он равнодушен к ней.

Она жаждала его ответа, подобно сфинксу.

— Почему?

Он пожимал плечами:

— Не знаю.

— Но ведь я красива?

— Да, весьма.

— Нет, но я красивее всех женщин в мире?

— Возможно.

— Неужели я не привлекаю тебя?

— Нет, в тебе нет того, что я больше всего ценю в женщине. В тебе нет изюминки.

— А что это такое, изюминка?

— Я не знаю. У одной изюминкой может быть улыбка, у другой — глаза, у третьей — движение руки… Это то, за что мы любим женщин.

— А красота?

— Она статична. Она хороша лишь для статуй. Или королев. Но не для той, которую должно любить.

— Но неужели нельзя любить королев?

— Нет, их корона ослепляет, а бархат платья заковывает фигуру статуей.

Она молила его:

— Найди во мне то, что ищешь!

А он смеялся:

— Я не нахожу в тебе ничего такого.

И она засмеялась. Горько. Впервые. Как обманутая женщина. И странный огонек мелькнул в его глазах. А губы холодно кривились.

— Я словно влюбленная кошка, — призналась она. Он пожал плечами. — Полюби меня.

Он взял ее. Но без блеска в глазах, без той дрожи, которая пенит кровь.

У них были дети. Двое: мальчик и девочка. И дети стали большими. Однажды он спросил ее:

— В чем ты видишь смысл своей жизни?

— В любви к тебе, — как само собой разумеющееся ответила она. — А ты?

— Знаешь, а ведь когда-то давно я любил девушку. Любил до безумия. Она являлась ко мне во всех моих снах. Она грезилась мне наяву.

— Она бросила тебя?

— Подожди. Я знал, что она неспособна любить. Я был горд, я не хотел ползать у ее ног, и я заставил себя казаться равнодушным. — Она молчала. — Я был холоден и скептичен. Мои чувства отдали свою силу моему уму. И сила их была такова, что моя мысль превзошла все, бывшее когда-либо на этом свете. Но мое сердце стало холодным. Я добился чего хотел. Она стала моей. Она бросила все ради меня. Но в этой борьбе я потерял главное — свою любовь. Я не способен любить. Я люблю не сердцем, а разумом.

Она молчала. И он спросил:

— Ты бросишь меня?

Вместо ответа она погладила его волосы. Счастлив человек, дарящий свою любовь. Она любила безмерно. Она улыбнулась своему отражению в матовом мире зеркала. Нежная рука стерла крохотную морщинку с прекрасного лба. Она спросила:

— Так есть ли во мне изюминка?

Он не ответил, но она поняла.

«Есть. В твоей любви».

Банально, но, увы, они умерли в один день.

Как и обещал хозяин, купец Раммера, в назначенном месте Ардета ждала лодка. Точно у трех причудливо сросшихся пальм, что виднелись неподалеку от дороги. Дороги в никуда.

Когда-то, сотни лет назад, здесь был мост, соединивший берега бурной реки. Время подточило каменные опоры, настил из тиковых бревен рухнул в воду, а ветер довершил разрушение. И теперь дорога обрывалась в речной бездне.

Путаясь в стеблях осоки, Ардет спустился к воде. Угрюмый косматый лодочник молча указал ему на носовую банку. Как только финикиец сел, тот опустил в воду весло и начал грести. Он намеревался причалить у остатков быка исчезнувшего моста, поэтому ему приходилось грести против течения.