Дмитрий Колосов - Воин

Кроме моря, здесь властвовал свирепый ветер — сын этого моря. Он был влажен и солен. Днем он приятно холодил опаленную солнцем кожу, ночью завывал, играясь меж каменных выступов пещеры.

Шум и запах моря, свист и пыльные ароматы ветра — все, что осталось ему, отрезанному от мира серой стеной слепоты.

Когда-то все было иначе. Он видел солнце и мир был разноцветным и радостным; мир искрился яркими красками, среди которых преобладали красная, желтая и темно-зеленая, словно придонные водоросли. Еще было очень много серого, точнее того, который он тогда считал серым. Истинно серый цвет он познал лишь сейчас, когда паутинная пелерина отрезала от него солнечный мир. Тот серый был полон радужных оттенков. Бело-оранжевые камни с примесью болотно-мшистого. Выжженная трава на взгорках, если внимательно присмотреться, была все же не серой, а скорей темно-шафранового цвета. Овцы, пятнами разбросанные по зеленым лужайкам, радовали глаз веселой незатейливой пестротой, а их бессмысленные глаза походили на черные битумные точки. Даже непогожее небо и то было в черно-голубую рваную полоску. Серой была лишь полынь, но она пахла солнцем, ветром и горьким морем. Эти запахи расцвечивали степную траву кармином, охрой, лазуритом и матовым жемчугом. Она сохранила свое разноцветье и сейчас.

Рука нащупала крохотный кустик полыни, вырвала его из земли, травяная мякоть сочно чмокнула меж пальцами, тонкий упоительный аромат достиг чутких ноздрей.

Да, жизнь была ослепительно прекрасна, пока не пришел Никто. Он был невысок, но кряжист; сильные узловатые руки свидетельствовали о том, что их хозяин знает не понаслышке, что такое копье и валик весла. Еще глаза. Глаза были странные. Было почти невозможно поймать их взгляд, мечущийся словно загоняемый в сети горностай. Но такое бывает, когда зрачки устают от яркого света.

С ним было несколько спутников. Одежда их была порядком истрепана, а брады нечесаны. Увидев грозного одноглазого великана, пришельцы задрожали от страха, но он успокоил их, представившись хозяином этого мыса и назвав свое имя. Полифем — так нарек его при рождении отец, владыка моря Посейдон. Как и подобает гостеприимному хозяину, он накормил гостей сытным ужином, а лишь затем поинтересовался, кто они есть такие и откуда держат свой путь.

Ответил тот, чей взгляд не смогла бы догнать даже стрела.

— Я Никто, — сказал он, — а это мои люди. Благодарю тебя за трапезу, благородный хозяин, и прошу отведать сладкого вина.

Вино было в этих краях редкостью. Слишком неплодородна каменистая почва, да слишком неумелы пастушьи руки, чтобы вырастить на ней лозу. То был ответный дар гостей и хозяин не мог отказаться.

Никто наливал вино в кубки, а хозяину — в гигантский кратер, выложенный по ободу разноцветными камушками. Солнечный напиток затуманил головы и развязал языки. Гости начали наперебой хвастать своей отвагой и удачливостью. Лишь Никто был скрытен и более слушал. Он расспрашивал хозяина о том, какие дела творятся в здешних краях и речь его была слаще меда.

— Мы долго не были дома, благородный киклоп, и позабыли запах родных очагов. Мы бродяги моря, заброшенные волей богов на край земли и с трудом нашедшие дорогу обратно.

— А где твой дом, любезный Никто? — спросил киклоп, подставляя кратер под струю кровяного вина.

— На острове, именуемым Итакой. Я друг и сотрапезник царя Одиссея. Ты слышал о нем.

Полифем кивнул косматой головой.

— Боги поведали мне, что мой дом посетит какой-то злоумный Одиссей и посоветовали мне беречься его. Он прибыл с тобою?

— Нет, он плыл на другом корабле. Тот корабль исчез во время шторма. А почему ты должен опасаться его?

Киклоп и сам не знал почему. Он пожал плечами. И тогда гость словно невзначай поинтересовался:

— А все ли ладно в доме Одиссея? Тучны ли его быки? Процветает ли его народ? Жива ли его жена?

— Скажу тебе правду, благородный Никто. Никто, кроме меня не знает этой правды. Лишь боги и я их милостью. — Вино сделало язык легким, а речь бессвязной и опасно откровенной. — Быки его как прежде тучны. Народ благоденствует в сытости и мире. Но слышал я, будто сватались к его супруге, благородной Пенелопе женихи.

— И что же, она верно ждет своего мужа?

— Ждет! — Киклоп пьяно ухмыльнулся. — А чудище, что родила от соития с женихами, бросила в море на съедение рыбам.

В тот же миг стало тихо. Гости замолчали, словно оглушенные. Однако простодушный киклоп ничего не заметил.