Дмитрий Колосов - Воин

— Я не человек! — Арес гордо расправил огромные плечи. Даже сидящий, он был много выше говорливого озорника.

— Прости, я забылся. С медным ящиком! Похоже, мы поняли друг друга и договорились. Договорились? — Эрот подошел к Аресу и покровительственно похлопал ладошкой по медному наплечнику. — Не слышу ответа.

— Договорились, — выдавил Арес. — Я и сам ничего не имею против эллинов.

— Рад, что в тебе сохранилось здоровое чувство патриотизма. Скажешь старику, что здесь не триста локтей, как ты намерил, а десять раз по триста. Это его вполне устроит. Десять по триста… — Мальчуган в задумчивости прогудел носом короткий мотивчик. — В самый раз! Теперь, я думаю, ты узнал все, что хотел. Поехали?

— Да, сынок, — заискивающе протянул Арес.

— Э-э-э, папашка, какой я тебе сынок! Неужели моя голова похожа на котелок?

— Дался тебе мой шлем, — проворчал Арес, взбираясь на колесницу.

— А разве я сказал что-нибудь дурное насчет шлема. Хромуша постарался на совесть, а вот твои родители подкачали. Ну ничего, не огорчайся, в этом дурацком мире ум не главное. Зато у тебя много мяса, да и орешь ты, как выразился косоглазый Гомер, словно десять тысяч воинов. Каждому свое, папашка! Поехали!

Арес хлестнул лошадей и они помчались прямо по крутому обрыву. Волшебная сила влекла колесницу вперед, не давая ей рухнуть в пропасть. Из-под копыт вороных коней летели огромные глыбы. Они с грохотом катились вниз, рождая лавину. Темное разноцветье горных пород, мхов и осколков кварца превращало мир в искрометный калейдоскоп, от которого кружилась голова. Арес старался не смотреть на стремительно стелющуюся землю, Эрот спокойно позевывал.

Наконец горная круча перешла в пологий склон, а вскоре колесница неслась по цветущей фессалийской равнине. Приведя в состояние относительного равновесия мечущиеся мысли, Арес стал подумывать о том, как бы рассчитаться с нахальным мальчишкой. В конце концов он решил, что Эрота стоит выпороть, предварительно отняв у него лук, а если не поможет, пожаловаться на него Зевсу. Впрочем, прежде чем ссориться с этим злопамятным пацаном, стоило попытаться разрешить конфликт миром. Покусывая губы, Арес нерешительно повернулся к стоящему по правую руку Эроту и слащаво промямлил:

— Малыш, хочешь я буду угощать тебя сладкими пирожками. А еще ты можешь поиграть моими мечом и щитом…

— Послушай, папашка! — незамедлительно ответил паренек, удостаивая Ареса презрительного взгляда. — То, чем ты сейчас занимаешься, я называю политикой пряника. Знаешь, что такое пряник? Это такая коричневая вкусная штучка со сладкой начинкой. Подобную дешевку можешь испробовать на Гефесте, он доверчив. Это первое. А теперь второе. Обычно после того, как не вышло с пряником, пытаются применить кнут. Знай, медный ящик, если попробуешь мне что-нибудь сделать, я подыщу тебе такую любовницу, что все твои увядшие придатки, которые ты прячешь под защитным поясом, окончательно отсохнут. И последнее. Неужели ты думаешь, что я люблю мамашку из-за сладкого или из-за того, что она добра ко мне? Да я ненавижу сладкое! Подобная мысль могла придти в голову лишь полному импотенту или круглому идиоту! Выбирай, что тебе более по душе. Сладкое… Что может быть слаще женских ножек. Ты видел мамашкины ножки? Да у меня сохнет во рту, когда я вижу эти ножки! — Мальчуган восторженно закатил глаза. Это вышло у него столь выразительно, что Арес непроизвольно сглотнул.

— Приятель, а тебе не рано ли думать об этом?

— Папашка, думать никогда не рано! А вот кое-кому пора уже и делать! — Эрот самым наглым голосом захохотал. — Эй, папашка, — выдавил он сквозь смех, — подрули-ка вон к тому саду. Сдается мне, там недурная вишня. А потом сразу к источнику Аркамеи.

— А туда-то зачем? — вздохнул Арес.

— Там в полдень купаются нимфы. Я тебе скажу, у них такие фигурки! Правь, извозчик!

Арес застонал, словно от зубной боли, и дернул повод, направляя коней к ближайшему саду.

Его мир был наполнен ожиданием. И еще он был напоен ненавистью.

Море глухо плескало об обрывистые кручи Тринакрии. Грозно ревя, оно стеной обрушивалось на берег и рассыпалось мириадами тусклых серых хлопьев, в солнечных лучах превращающихся в яркие мыльные пузыри. Но для него они были вечно серыми, ибо он не видел солнца и его мир был затянут непроницаемой блеклой пеленой, столь густой, что порой он мог осязать ее руками, словно вязкую фланель. Хлопья медленно поднимались вверх и оседали на седых мшистых камнях, делая их спины влажными и скользкими. Порой они садились на его бородатое лицо, и тогда он вытирал щеки огромной шершавой ладонью, чувствуя, как горькая свежесть моря касается обветренных губ.