Дмитрий Колосов - Воин

Конь был столь огромен, что возвышался даже над крепостной стеной. Судя по всему данайцы делали статую в спешке, хотя и постарались придать ей мишурное великолепие. Но внимательно присмотревшись, можно было заметить, что доски, составлявшие тулово коня, не отшлифованы и из многих мест торчат небрежно вбитые гвозди. Елена обошла вокруг статуи, а затем обратилась к Кассандре:

— Ну и где же они, по-твоему, прячутся?

— Там, внутри. — Прорицательница указала рукой на чрево коня. — Слышишь, как звенит их оружие.

Царевна покачала головой.

— Я слышу лишь пьяные крики троянцев да треск догорающих костров. — Она прижалась ухом к животу коня и затаила дыхание. — Нет, ни единого звука. Но мы сейчас проверим.

Лукаво улыбнувшись, Елена позвала:

— Менелай, муж мой!

Ответом было молчание.

— Диомед, мой любимый, отзовись! — вновь позвала царевна, подражая голосу черноокой Эгиалы, супруги Тидида.

В третий раз она призвала Одиссея, называя себя Пенелопой.

Никто не ответил ни криком, ни бряцаньем оружия.

— Ты ошиблась, сестра, — ласково сказала Елена безумной Кассандре. — Ты ошиблась…

Красавица ушла, спеша взойти на брачное ложе. Кассандра, сама не ведая зачем, осталась у статуи. Из оцепенения ее вывел легкий шорох. От крепостной стены шел человек. В слабых отблесках гаснущих костров лицо идущего было едва различимо, но троянка знала, кто он. Это был Синон, ахейский перебежчик, поверив словам которого, илионцы приняли губительный дар. Синон то пьяно икал, то пытался запеть, но походка его была тверда. Он подошел к коню и в этот миг заметил темный силуэт Кассандры. Осклабясь, ахеец двинулся к ней.

— Милая девушка, что ты делаешь здесь в столь поздний час? — заплетающимся языком вопросил он и незаметно потянулся к рукояти меча. Но Кассандра опередила его. Крепко ударив ахейца кулаком в живот, она выхватила липкий от только что пролитой троянской крови клинок и воткнула бронзовое острие в сердце Синона. Перебежчик всхлипнул и осел на землю. Брезгливо разжав пальцы, Кассандра бросила меч на его холодеющий труп.

Затем она вновь застыла, невидимая в сгущающейся тьме. Томительно тянулись мгновения. Люди, запертые в душном чреве исполинского коня, стали выказывать признаки нетерпения. Кто-то глухо закашлялся, ломко звякнула медь. Кассандра смотрела, как забываются в тяжелом хмельном сне последние защитники Илиона. Она знала, что из-за скалистых круч Тенедоса уже спешат корабли, привлеченные огнем, который развел на берегу сраженный ею Синон. Она знала, что уже ничто нельзя изменить. Тогда она приблизилась к чреву коня и трижды стукнула в шершавую доску…

Месть бога должна быть утонченной, словно ядовитое жало пчелы, загнанное глубоко под локоть. Причини боль, а не убивай. Сделай так, чтобы мучение было страшнее смерти. Именно этим принципом руководствовался в своем мщении сребролукий Феб.

Он был известен как большой себялюб. Причиненное ему страдание, пусть невольно, светозарный бог возвращал сторицей. Жестокая ярость его не знала предела. Повод для нее мог быть ничтожным. Фальшиво взял ноту соловей или слишком холодная выпала утром роса — этого было вполне достаточно, чтобы Феб хватал свой лук и стремительно спускался с Олимпа. Он пускал смертоносные стрелы, радостно усмехаясь, когда на землю падала очередная жертва. Стрелы эти были невидимы, и большинство людей верили, что причина смерти прекрасных девушек и чернобровых юношей — мор, занесенный краснобортным кораблем, прибывшим из знойного Карфагена. И лишь немногие знали, что это свирепствует Аполлон. Но эта жестокость не была местью. Просто стреловержец давал выход своему раздражению, выплескивая его на ничтожных людишек. Месть его была изощренной и страшной, и особенно безжалостным Феб был к тем, кто осмелился отвергнуть его любовь.

Никто не мог сказать точно, сколько дев отважились отказать притязаниям грозного бога. Сам Аполлон утверждал, что их было всего три. Одну из них — прекрасную нимфу Дафну — он обратил в отместку в лавр и каждый год люди безжалостно обрывают шелестящие волосы-листья, чтобы изготовить из них венки или бросить для духовитости в котел с похлебкой. Второй — Марпессе, — которая предпочла ему смертного, Феб даровал скорую старость. Не минуло и двенадцати лет, как она увидела в бронзовом зеркале ужасные морщины, покрывшие ее увядшее лицо. А ведь ее жизнь только начиналась.

Но самая страшная участь ожидала дочь Приама Кассандру, которую он любил более других смертных дев. Хотя можно ли считать то увлечение любовью? Аполлон не решился бы ответить утвердительно на этот вопрос. Но, по крайней мере, чувство было весьма сильным. Хитрая троянка догадалась об этом и крутила влюбленным богом как хотела. Она требовала невиданной красоты украшений, и Феб спешил донимать просьбами Гефеста. Ей захотелось иметь ожерелье из черного жемчуга и приходилось отправляться в гости к Посейдону, напоминая властителю моря как по воле Громовержца они целый год батрачили вместе на троянского царя Ила. Прекрасная дева желала лакомств, и Аполлон тайком воровал для нее с дворцовой кухни амврозию. Он творил ради любви к смертной такие безумства, которые не стал бы совершать даже во имя нетленных богинь.