У Гордон - Нобелевские лауреаты

Может, Халбету действительно противна его Научная Показуха, но с голоду он не помирал, а при необходимости содержать этакую Мамулю нечего было и думать, чтобы все бросить и заняться изобретательством в каком-нибудь подвале. Всю дорогу они болтали о детишках и пони.

Лаборатория! Она находилась за городом. Обширный подстриженный газон. Памятник научным исследованиям — какой-то скульптор сколотил гвоздями нечто, высотой футов в тридцать — огромные шары, соединенные шестами, — модель молекулы-переростка. Мамочка высадила нас у входа здания из стекла и алюминия. Какой-то мужчина распахнул перед нами дверь и почтительно притронулся к полям шляпы, приветствуя Халбета. Мы пересекли холл и вошли в директорский кабинет. Секретарша прямо-таки рассыпалась перед своим шефом. Расспросила про поездку и про то, передал ли он, ха-ха-ха, Президенту привет от нее. Между прочим, это не совсем шутка — он частенько встречался с Президентом. Халбет повесил мое пальто, сказал: «Пошли!». Мы вышли из кабинета и свернули к двери с табличкой «М». Халбет подтащил меня к длинному ряду кабинок.

— Вы только посмотрите на двери! — кричал он. — Видали! А перегородки? От пола до потолка! — И он постучал по одной из них, чтобы продемонстрировать ее толщину. — А полотенца! Как в отеле «Ритц»! В Научной Показухе нет места бумажным полотенцам! Ладно, пойдем, я вам еще кое-что покажу! — И мы покинули уборную а ля «Ритц».

— Я им сказал, что нам нужен исследовательский центр, и мы его получили прямо на тарелочке. — Халбет махнул рукой в сторону холла. Холл был чист и тих. Как больница. Проходя мимо открытых дверей, я заглядывал в комнаты. Люди в своих белоснежных лабораторных костюмах голливудского покроя выглядели чистенькими, симпатичными, серьезными и занятыми. Говорили они шепотом. На каждой двери была табличка: «Управление исследованиями», «Физика», «Органическая химия», «Неорганическая химия», «Электротехника», «Механика». Это были отдельные лаборатории.

— Каждая группа сидит в своем садке, как особая порода кроликов. Мы тут разводим только чистые линии, а вы знаете, что случилось с собаками колли в результате инбридинга? Носы у них вытягивались, а черепа суживались, пока все мозги не вылезли через уши. Ужасно, ужасно! А что делать? Все хотят есть, у всех семьи.

Настырный молодой человек остановил доктора Халбета.

Он был страшно возбужден. «Знаете чего?» — спросил он совсем по-детски.

— Чего? — осведомился Халбет.

— Никогда вам не догадаться, — сказал юноша.

— О чем? — спросил Халбет.

— Мы получили прибор, который может делать по шестьсот анализов в день! — глаза юноши сверкали.

— Очень мило. Доктор Фэрли — доктор Леттер. Доктор Леттер ведает у нас теоретическими изысканиями.

Я сказал: «Хелло!», и Леттер затарахтел:

— С помощью старого спектрографа мы еле-еле выжимали двести жалких анализов в день. Теперь мы дадим шестьсот! Какой материал! Какой материал!

— Очень мило, — повторил Халбет. — А не думаете ли вы, что можно добиться и тысячи! Это дало бы повод для чудненькой статейки!

Мысль о таком изобилии данных ошеломила Леттера, и он, бормоча что-то невнятное, побрел в сторону холла.

Халбет повернулся ко мне.

— Оборудование! Проклятое оборудование проклятой Научной Показухи! Всякий раз, как они садятся в галошу, они, начинают вопить о необходимости приобретения новых сложных машин и приборов, достаточно больших, чтобы за ними можно было спрятаться. — Я засмеялся.

— Не смейтесь! — сказал Халбет. — Именно таким путем мы получаем государственные заказы. Еще бы! Мощные циклотроны и компетентные люди, которые на них работают! Господи! Упаси нас от компетентности! Хоть бы одного чокнутого сюда! Прошлым летом я прочел им лекцию о роли индивидуальности в науке, так на следующий же день семеро из них явились в куртках яхтсменов! — Он привычно зажмурился и снова потащил меня в свой кабинет.

— А знаменитости у вас есть? — спросил я.

— По имени?

— Ну, пусть по имени.

— Ого! Вы думаете, доктор Фэрли, что у нас тут нет больших имен? — Я любовался письменным столом доктора Халбета: ни клочка бумаги, пепельница лежала, как лилия на безмятежной поверхности пруда. Он заметил мое любопытство.

— Моя секретарша прочла в «Форчуне», что большие шишки «там наверху» (она обожает это выражение «там наверху») всегда подтянуты и стараются производить впечатление ничего не делающих.

Пару лет назад, на собрании Совета директоров… Я ведь член Совета. Вам известно, что я глава Совета директоров научных исследовательских институтов? — Я сказал, что мне это известно, а он пробурчал, что польщен, так как, очевидно, не зря проработал сорок лет.